Я попятился. За последние год-два я научился разворачиваться на «кончике крыла», уже начиная разбег. Если понадобится, я убегу. И тут я понял, что никаких неполадок сроду не было, можно не волноваться. А приходили к Чубайсу какие-то люди, даже знаю, какие. Их было много, они приходили часто и подолгу стояли, куря и плюясь. Они стояли метрах в семидесяти — чуть дальше, чем я.
Чубайс затряс ружьём, полы плаща затрепыхались, капюшон сполз на лопатки, открыв взлохмаченную голову на тонкой серой шее. Он что-то дико вопил. Как последний солдат в окружённом гарнизоне, знающий, что пощады не будет, кричит и стреляет по всем подряд. Или какой-нибудь «чокнутый профессор», готовый убить за формулу, за каплю плесени в пробирке. Неужели можно так хотеть что-то делать? Странно, раньше он таким не был.
Может, он застрелил Газпрома?
Я пошёл домой, пока не начался дождь.
Я уверен: Чубайс останется на месте. И свет будет, хоть и с перебоями, но в этом не его вина. Так он отстаивает своё право жить и жить по-своему.
Один раз я плакал. Это было только один раз. Я сидел в своей квартире, которая уже была не моей — потому что ничьего уже, думал я, не было, на табуретке перед окном, за которым тоже ничего не было, как перед глазами, открытыми в мутной воде.
Вообще-то я не хотел писать о чём-то таком, грустном. Наверняка все об этом пишут. Снова расцвёл эпистолярный жанр. Все пишут. А как? Говорить издалека, кричать через стенку — это если найдёшь ещё общую с кем-нибудь стенку.
Я хочу рассказать о чём-то своём, что произошло только со мной.
Но вот так...
В тот день, в тот единственный странный день, когда я плакал, я как-то сильнее всего, острее, что ли, нестерпимо испугался. Не чего-то конкретного или кого-то — а ведь было тогда и кого, и чего бояться — а просто.
Это был совсем не первый день Горгоны, а где-то спустя неделю-две.
В тот день я как-то по-новому всё увидел.
Я как раз принёс дрова — обломки лавочки и бутылку бензина из бесхозной машины. Бензин для скорости розжига, а дрова — потому что нельзя топиться бензином — это как одеваться в резину. Я сидел на табуретке и смотрел в окно.
Там были такие дома, такие окна, такая тишина и ни движения.
Ну, чего бояться в пустом помещении? Пустых помещений боятся только дети, им мерещатся бука, бабай, инопланетяне, барабашки. Которых там вовсе нет и быть не может.
дальше...→
ранее...
Часть 1 Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5 Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10 Часть 11 Часть 12 Часть 13