"..."А, ещё... У нас есть. Коза..." - раздался за моей спиной детский голос. И я обернулась. Возле садовой скамьи стояла маленькая девочка - лет пяти-шести. И это она прервала моё вдумчивое изучение куста гортензии. Что пышно цвёл у калитки.
Я улыбнулась и ответила: "Знаю, милая. Я как раз пришла за молочком... Твоя бабушка пошла доить Агашу..."
"А, я. Не люблю. Молочко Агашино..." - продолжила беседу малышка, - "а, Вы любите?"
"Я больше коровье молоко люблю... Но, сейчас я пришла за молочком для Павлика... Это мой внучок... Он болеет. А, козье молоко очень полезно..."
Девочка подошла ближе и, с любопытством глянув на меня, уточнила: "Ваш Павлик болеет сильно? Так сильно, что будет его пить?"
"Нет. Нет, не сильно... Часто. Он простужался за зиму пять раз..." - я села на скамейку и посадила ребёнка рядом.
"Наверное. Это много... Я в эту зиму. Не болела совсем..." - дитя скрестило ножки в резиновых ботиках и мерно покачивало ими. Чумазые ладошки она положила на колени. Ведёрко и совок, с которыми явилась пред мои очи. Предварительно, по-хозяйски пристроила на краю дорожки.
Мы немного помолчали. Я, прикрыв веки, погрузилась в обеденный сплин. Маленькая, поёрзав рядом, соскочила на землю и куда-то потопала. Из ближней сарайки доносился звон жестянок, тихие ласковые уговоры, шорох сена.
"Бабусенька. Ей даже поёт..." - прозвучало над ухом. Я открыла вежды и вновь узрела рассудительную малявку. В руках она держала миску с парой пирожков и стакан чая. Чай почти остыл, а пироги оказались слегка помяты. Но, пальчики уже были чистыми. А, проявленная забота так тронула моё сердце. Что я растаяла и чмокнула детку в щёку: "Ах ты, хозяюшка! Спасибо, красавица! Я как раз не успела толком позавтракать..."
Девочка расплылась, зарделась. Снова вскарабкалась на скамейку и спросила: "А, Ваш Павлик большой? Как я?"
Я хихикнула, и пережёвывая вкуснейший капустный, подтвердила: "Большой... Как ты..."
Поснедав, откинулась на спинку скамейки и предалась неге и созерцанию.
Полуденная тишина и зной висли фата-морганой и топили укромный уголок деревеньки. В безвременье и недвижИмость. Солнце изрядно припекало. И всё живое скрылось, в ожидании благословенного вечера. И только жужжание пчёл и треск стрекозьих крылышек насыщали идиллию упоительными звуками. Лето уже разошлось вовсю. Воздух был сухим и пряным. Всё, что могло зацвести к концу июня - цвело и благоухало.
Небольшой садик, плотно, но удачно засаженный плодовыми и декоративными. Мял и разнеживал мои усталые нервы. Навевал покой и ленивое равнодушие. Казалось там - за калиткой - нет сутолочной и склочной жизни. Нет забот и тревог...
"Заждались", - разнеслось звонко, - "Агаша нынче не в настроении. Вот, пол-литра, проказница, только и выдала. Ну, Вам-то больше и не надо. Так ведь?" В распахнутых дверях сарая, подбоченясь, стояла бодрая высокая старуха. Прямая спина, накрученные кудри из-под косынки. И в ярком цветастом сарафане. В руках она держала банку с молоком.
К сарафану пристали соломинки и травинки. Махнув подолом, она стряхнула их, обстучала песок с сандалий. Вручила мне банку. И строго посмотрела на внучку: "Ванда, дорогая моя... Мы же, кажется, договаривались. Не приставать к гостям".
Девочка бросилась к бабуле. Обхватила поджарый торс ручонками и затараторила весело: "Бабусечка моя... Ну, какая же тётя гостья... У неё же мальчик. Такой как я. Павлик зовут... И ей понравились твои пирожки... Значит, она - не чужая вовсе..." Бабка усмехнулась и, повернувшись в мою сторону, заметила: "Только у детей. Всё так просто. Коли, мальчик такой же есть. Коли, пироги пришлись по вкусу. Так, и - не чужой... Жалко, жизнь потом. Поправит..."
Я кивнула. Расплатилась. И поблагодарив, пошла к калитке.
"Тётенька... Приходите ещё... Агаша даст Вам больше молочка. Она не жадная, " - крикнула малышка и добавила умудрённо, - "и Павлика своего приводите... Мы с бабушкой рады будем... Вместе-то веселее..."
Я ещё раз кивнула и пообещала: "Непременно, милая. К кому же ещё и ходить. Как не к такой радушной хозяюшке..."
Пристроив банку в багажник, завела машинку и потихоньку поколыхалась по просёлку. Ехала и думала: "И куда вся эта доброта и открытость. Потом улетучиваются? Мир съедает. Как не фиг делать - жрёт и не давится...
И остаются. Взрослые... Которым отбили всю искренность и добродушие... Права старуха - жаль..."..."