От перрона вокзала отходил скорый поезд, увозивший в сиреневую даль того, кто с присущим ему блеском и неординарностью несколько часов назад организовал отход в иной мир своего очередного клиента. На мокром от дождя и слез асфальте толпились провожающие и махали, махали ему вслед, посылая воздушные поцелуи.
Он стоял гордый у окна и снисходительно глядел на эти знаки внимания (Которые, впрочем, могли относиться и к другим пассажирам!).
«Я люблю вас, люди!» - хотелось крикнуть ему. Но окно купе оказалось наглухо закрытым, и этот порыв души имел опасность быть неуслышанным адресатами. Одолев минутную слабость, мужчина сел за столик, вынул из кармана часы и пристально взглянул на циферблат. Светящиеся стрелки показывали без четверти восемь.
Пассажир торжественно и скорбно вздохнул. Еще одна нетленная душа обрела с его помощью вечный покой. Еще одна душа благодарила его перед Всевышним за свое освобождение от бренных телесных оков. Придет время и ему наверняка поставят нерукотворный памятник, если не на этом, так на том свете точно. Но это произойдет еще очень не скоро. Ведь ему – Петру Ильичу Чуковскому – всего тридцать шесть лет. Он здоров, крепок и умен, обожаем женщинами и удачей, имеет весьма доходное и вечное, как похоронный бизнес, ремесло. Вот и сейчас он ехал выполнять очередной заказ.
Петр Ильич с младенческих ногтей был окружен вниманием, теплотой и заботой. Его сердобольная мамаша, работавшая в Министерстве иностранных дел техничкой, положила все свои силы, здоровье и деньги на то, чтобы ее Петюня получил приличное и разностороннее образование.
Отец – отставной флотский старшина – привил сыну любовь ко всему живому, трепыхающемуся на этой грешной земле.
«Лучше убей сразу, но не мучай!» – бывало наставительно говаривал он, положив Петеньку поперек лавки.
Родительские уроки Петр Ильич накрепко усвоил, впитал с парным молоком матери и первой рюмкой крепкого отцовского самогона…
«Да, что-то я совсем сегодня раскис!» - сказал себе Чуковский, прерывая ход мыслей, конструировавших первые страницы его будущих мемуаров. Вытащив из-под полки кейс, он извлек из него цветную фотографию и записную книжку.
В купе заглянула очаровательная проводница в безупречно отутюженном голубом костюмчике и лихо заломленной пилотке, и предложила чай, кофе, хрустящее печенье и свеженькую себя. Петр Ильич от всего отказался, вежливо попросив труженицу железных дорог не мешать его напряженному досугу и убираться вон.
Полистав пожелтевшие от времени страницы, Чуковский нашел нужную фамилию и аккуратно ее вычеркнул (заказ выполнен). Затем взглянул на фотографию, в левом верхнем углу которой золотой каллиграфической вязью отливало: «Иван Матвеевич Коробочкин». Чуковский подмигнул испуганному изображению: «Готовься, дружок! Скоро увидимся». Изображение не ответило взаимностью и, как показалось Петру Ильичу, еще более сникло.
За окном окончательно стемнело. Птички летать перестали, рыбки уснули в пруду. Спящие, жующие, играющие в казино и готовящиеся выйти на дело города, поселки и одинокие особняки-замки, точно в ретроспективе фильмов известного своей больной фантазией режиссера, проплывали мимо.
Откупорив бутылку коньяка «Бисмарк» и раскрыв купленный по случаю на вещевом рынке томик стихов Бальмонта, Петр Ильич улегся в теплую постельку и погрузился в волшебный мир зарифмованных образов и крепленых ароматов.
Чуковского слегка пучило. «Это от пива», - озабоченно подумал он, ругая себя за невоздержанную любовь к слабоалкогольным напиткам. Петр Ильич поймал себя на том, что вот уже в четвертый раз механически перечитывает одну и ту же строфу, не имея возможности проникнуть в ее глубинный смысл. И чем сильнее нарастало вздутие, тем медленнее и внимательнее он вглядывался в знакомые с детства буквы. Наконец извинившись перед Бальмонтом, Чуковский собрал все свои силы и…
О, блаженство! Грохот проходящего за окном встречного поезда заглушил грубоватые раскатистые звуки, принесшие Петру Ильичу долгожданное облегчение.
Совсем некстати постучали в дверь.
- Одну минутку! – крикнул непрошено-нежданным гостям Чуковский, вскочил с полки и принялся усиленно вентилировать воздух раскрытым томиком Бальмонта.
Стук повторился. Теперь он походил на удары разъяренного буйвола.
- Сейчас-сейчас! – повторил Петр Ильич, но дверь уже с грохотом отъезжала в стенную нишу. На пороге стоял заспанный проводник во рту которого дымилась сигарета. Обе руки его были заняты объемными чемоданами.
- Принимайте попутчика! – лениво сказал он, небрежно бросив тяжелую поклажу и впихивая в купе нового пассажира...