Никарагуа, деревня Ла Сальвия

Шли с Марией повидать на дому пациентку. С океана несло запахи тухлой рыбы, горелой соли и цветения франжипани – сейчас как раз сезон, все деревья в цвету. Дошли до домика – каркас из веток, натянутая чёрная плёнка, ещё синей плёнки кусочек с краю. Нырнули в тёмное нутро. Включив фонарь рассмотрели пациентку – тринадцатилетняя девочка на седьмом месяце беременности, лежит на земляном полу, на скомканном буром покрывале. Мать тихонько шепчет: — Её в гамаке тошнит очень сильно, не может в нём спать… Мария ведёт осмотр, я держу фонарь. Всё также пахнет тухлой рыбой, чуть слабее запах франжипани и ещё один, новый добавляется – застоявшейся кислой мочи. Закончив осмотр, Мария даёт рекомендации, назначает день приёма в клинике, встаёт. Выныриваем на воздух. Мама девочки выбегает за нами следом, протягивает нам две жёлтых карамболы: — Доктора, возьмите, сладкие! Мария брызгает на каждый фрукт спиртом, протягивает один мне, надкусывает свой: — И правда, сладкие! Скажи? Я не чувствую во рту ничего, кроме горьковатого подобия растворившейся ношпы и кислой мочи. Киваю. Наверное, это были и вправду очень сладкие карамболы.

Сидели с врачом Марией на берегу залива Фонсека. Мне вспоминалось пастернаковское «шестое августа по-старому, Преображение Господне», потому что оно и было. Девятнадцатое августа, Преображение, мой четвёртый день в этой никарагуанской рыбацкой деревне. Сидели, смотрели на отползающий от берега сливовый океан – к ночи. Всматривались в ребристые, поросшие зелёным лесом бока сальвадорского вулкана Кончагуа – прямо напротив нас, на другой стороне залива примостился. Рассматривали микроскопических океанских улиток, облепивших теневую сторону огромного камня прямо перед нами – такие хитрюги, знают, где от жары прятаться. Сидели, не знаю точно сколько. Без часов и без телефонов пришли. Помню только, что за это время океанские волны из розоватых медленно стали сливовыми, а потом густо черничными. Молчание нарушила Мария, поставив меня в тупик вопросом: — Estas llena? Я зависла. Привыкла слышать такой вопрос только за столом под конец обеда, ну, или после него. Когда кто-то внезапно умудрился очень уж налопаться фасолью с рисом. Что-то вроде русского «наелся». Переспросила: — Что? — Ну, тебе достаточно? Пойдём в клинику или ещё надо наполнить? И тут я поняла. Точнее, вспомнила. Вспомнила дословное значение слова lleno – полный. Вот что она хотела узнать – наполнилась ли я. И не в смысле еды, мы ж не ели там, ну. В каком-то вот этом, поэтическом смысле, как в тропаре преображенском поётся: « и я́коже вмеща́ху ученицы́ Твои́, сла́ву Твою́, Христе́ Бо́же, ви́деша». Разная у всех нас, человеков, ёмкость. Прислушалась к своей, впервые, кажется. — Да, я наполнилась. Пойдём. Шли в клинику, оставляя глубокие следы на мокром чёрном вулканическом песке. Океану не нравилось, пытался дотянуться и слизнуть, но сил хватало только шёпотом шипеть нам вслед. По пути обещала себе забрать отсюда столько, сколько внутри ёмкости хватит. Якоже вмещаху. Хорошее такое, листвой шуршит августовской. Тут нечем особо шуршать, разве только с океаном. Ну, в другой раз, сегодня уже не влезет.