Городские легенды

Табор превратился в самую настоящую крепость у которой вместо стен и бойниц было отчаяние. Выжившие цыгане — старики с трясущимися руками, женщины с глазами пустыми и слепыми, как колодцы, подростки, внезапно ставшие взрослыми, — сносили обгоревшие кибитки, вязали колючие ветви шиповника в баррикады. Мешки с солью, припасенные для коней, рвали, рассыпая белой каймой по земле. Золу липы, собранную после летних костров, смешивали с собственной кровью: «Кровь цыгана — клей для души», — бормотала слепая Варва, растирая пепел ладонями, щедро добавляя свои слезы...

Воздух гудел от запоздалых криков. Только это уже не были крики ярости или праведного возмездия. Это были крики боли и страха. Страха, что висел над разгромленным табором и деревней плотным туманом, пропитанным запахом гари и мочи. Каждый вдох или крик отчаявшихся людей делал демона сильнее. Ляна видела, как его тень, прежде лишь мелькавшая в лесу, теперь пульсировала над пепелищами, как черное солнце. Мору больше не прятался. Он являлся в полдень, разрывая облака когтями, и его рёв заставлял людей падать на колени, словно молящих, но не о пощаде, а о казни...

Бабушка Марта развела огонь в старом железном котле, когда рассвет уже лизал горизонт языками свинцового света. Дым стелился низко, будто сама земля не хотела отпускать крупицы тепла. Ляна сидела у её ног, обхватив колени, а старуха перебирала ржавые гвозди, высыпая их на вышитое полотно. Каждый звенел, как слова посмертного проклятия. — Когда распинали Бога, — начала Марта, и голос её стал глубже, будто из-под земли, — было пять гвоздей. Четыре — для рук и ног. Пятый — для сердца. Но сердце не пронзили...

Довелось автору немного полежать в больничке. Собственно поэтому почти месяц и не было историй. Ничего страшного или смертельного, так... Обычный форс-мажор. Но речь не об этом. В больнице повстречалась мне интересная женщина. Цыганка. Скажу честно, к этому народу я отношусь... не очень доверчиво и даже крайне настороженно. Думаю многие из вас поймут почему. Это и торговля всяким запрещенным, и воровство, и мошенничество. И хоть я не гребу под одну гребенку, искренне считая, что нет плохих наций, а есть плохие люди, но...

На окраине города, где небо сливается с дымом труб, а земля пропитана машинным маслом, лежала Свалка. Да, да. Именно так, с большой буквы. Горы ржавого металла, пластика, разбитых мониторов и спрессованных шин образовывали лабиринт, где время текло иначе. Его дом — кабина старого экскаватора, с проржавевшими стенами, завешанными коврами из полиэтилена. По ночам ветер выл в трещинах, как голодный зверь, но Вася не боялся: у него было всё. Еда? Консервы с истекшим сроком годности, хлеб из мусорных баков кафе...

Тьма сгущалась над спальным районом, словно живая, пропитывая воздух сыростью и тихим шепотом влажных листьев. Дима привык к этому — он знал, ночь его друг. Его защита. Его маска. Он прижался к холодному стволу старой березы, сжимая в потных ладонях камеру с мощным зумом. Его дыхание было неровным, но не от страха или ужаса, а от возбуждения. Вон в том доме, за запотевшим окном, двигалась тень. Женская. Он любил это. Обожал. Ему нравилось следить, подглядывать, ловить чужие тайны и быть незримой частью чужой жизни...