Наполеоновские войны

9 ноября 1799 г. в результате переворота была свергнута Директория и всю полноту власти во Франции получили консулы во главе с генералом Бонапартом. Сосредоточив в своих руках рычаги управления государством, Наполеон приступил к созданию Консульской гвардии. В отличие от гвардейских частей Директории, личный состав которых подбирался по внешним данным, в новые части зачисление происходило исключительно за личные заслуги военнослужащего. Впервые условия зачисления в Консульскую гвардию были точны и ясны: «Военнослужащие всех родов войск призываются в Консульскую гвардию. Зачисление в её состав - это награда за храбрость и поведение. Военнослужащий, желающий вступить в Консульскую гвардию, должен отвечать следующим условиям: принять участие как минимум в трёх кампаниях, получить награды за храбрость или ранения, состоять на действительной военной службе, иметь рост от 170 до 178 см и отличаться безупречным поведением.» Гвардейцев набирали из линейных полков. Военный министр не вмешивался в подбор кандидатов. Он только получал из частей запрошенные списки и передавал дальше по команде. Ни один гренадер или егерь не мог стать гвардейцем без утверждения его кандидатуры первым консулом. Сам же Наполеон предпочитал называть Консульскую, а впоследствии Императорскую гвардию, просто «гвардия» - скромно, коротко и со вкусом. Вспомним знаменитую фразу: «Гвардию в огонь!» Гвардия очень быстро стала личной вотчиной Наполеона, в который он сам решал все административные и кадровые вопросы. Подчас Бонапарт не хуже лейтенантов знал о проблемах внутри роты, а солдаты свободнее обращались к нему, чем к своим офицерам. Однажды Наполеон обозвал одного из егерей эскорта олухом, когда у того поскользнулась и упала лошадь. Вскоре поскользнулась лошадь самого Наполеона. Егерь как бы про себя, но так, чтобы слышали все вокруг, заметил, что олухов тут по меньшей мере двое. Такая перебранка между императором и солдатом свидетельствовала о необычайно близких отношениях. Почти всех гвардейцев Наполеон знал не только в лицо, но и по имени. В этом императору помогала его поистине феноменальная память. Хотя злые языки утверждали, что всё происходило именно так: «Холодное, туманное утро… Солдаты жмутся у костров, сумрачные, в ожидании битвы. Наполеон выходит из палатки и отзывает от костра одного солдата. — Э… послушай, братец!.. Как зовут того солдата с усами, которому ты давал прикуривать и который так весело смеется? — Этот? Жан Дюпон из Бретани. Он вчера письмо получил от больной матери, которая уже выздоравливает — и поэтому сейчас рад, как теленок. Наполеон направляется к указанному солдату. — Здорово, Жан Дюпон! Дюпон расцветает. Император знает его фамилию! Император его помнит!.. — А что, Жан Дюпон, ведь прекрасная страна ваша Бретань?! Дюпон еле на ногах стоит от счастья. Император Франции знает даже, откуда он! — Ну, как твоей матери — лучше теперь? Выздоравливает? Если бедный солдатик не сходит сразу с ума от удивления и восторга — он падает перед чудесным повелителем на колени, целует руки и потом пытается убежать с определенной целью раззвонить товарищам обо всем, что произошло. Но Наполеон удерживает его. — Скажи, от кого ты сейчас закуривал папиросу? Такой рыжий. — А! Этот? Мой товарищ, парижанин Клод Потофе. Сирота. Отца его убили во время взятия Бастилии, и у него теперь, кроме невесты, маленькой Жанны, никого нет в Париже. Часа через два Наполеон натыкается на Клода Потофе. — Здорово, старый товарищ, Клод Потофе! Небось, сам здесь — хе-хе! — а мысли в Париже, около маленькой Жанны. Эх ты, плутишка!!! Ну, посмотрим, такой ли ты забияка в сражении, как твой отец, который свихнул свою старую шею около Бастилии 14 июля. Клод Потофе падает от изумления в обморок, а когда приходит в чувство, говорит своим товарищам, захлебываясь: — Вот это полководец! Нас у него двести тысяч, а он знает и помнит жизнь каждого солдата, как свою собственную…» Из "Всеобщей истории, обработанной "Сатириконом".

Маршал Андре Массена, волею судьбы вознесённый к вершинам власти, в жизни имел только две страсти: деньги и красивые женщины, причём именно в этой последовательности. В отличие от своих коллег по опасному ремеслу он заработал репутацию самого прижимистого скряги во всей французской армии, а его скаредность была предметом постоянных насмешек. При Ваграме Массена наблюдал за ходом битвы из своего экипажа. При нём как всегда были верные кучер и форейтор. Австрийские артиллеристы, догадавшись, что в коляске сидит какое-то значительное лицо, открыли по нему убийственный огонь. Вокруг бросающихся в стороны лошадей сыпались ядра и гранаты, но Массена невозмутимо продолжал управлять войсками. Уже после битвы офицеры штаба задумали разыграть своего начальника. С самым серьёзным видом маршалу были представлены гражданские кучер и форейтор, с просьбой вознаградить их за храбрость, проявленную на поле брани. - Что ж, так и быть! – неуверенно пробормотал Массена. Думаю, двести франков... Двести франков им будет достаточно… Казалось, на этом дело и закончилось, но офицеры решили продолжить издевательство. Историю с награждением донесли Наполеону, который согласился присоединиться к розыгрышу. Уже вечером Император с исключительной любезностью встретил маршала: - Великолепно! Великолепно! Сегодня на поле боя вы действовали выше всяких похвал! Кроме того, армия просто поражена вашим великодушием! Двести франков ежегодной ренты для верных слуг! - Что? Что? – побледнел Массена. - Да! Двести франков ежегодной ренты каждому! Воистину неслыханная щедрость! Вечером в штабной палатке разразилась настоящая буря. Массена ревел как критский бык и заламывал руки, приходя в ярость только от упоминания о подобной расточительности.  - Да пусть скорее вас всех перестреляют, а мне оторвёт руку, которой я должен подписать эту чёртову ренту! - Я разорён! Вы понимаете, разорён! – исступлённо надрывался Массена. Но потом, несколько поостыв, всё-таки был вынужден согласиться на выплату, поскольку Императора лучше было не разочаровывать. Изображение: маршал Андре Массена в битве при Эсслинге.

Отступление Наполеона из Москвы в 1812 году было одной из величайших военных катастроф. Потери, понесённые французской армией, были огромными. Многие полки просто растворились во времени и пространстве на бескрайних просторах России. Так, из гвардейской Саксонской кавалерийской бригады на родину вернулись лишь 11 солдат и офицеров из полка «Гар дю Кор» и 16 из полка Цастрова. В значительной степени это было следствием обвального падения воинской дисциплины в частях. Солдаты и офицеры в угоду сохранения добычи бросали вооружение и снаряжение, сбивались в настоящие бандитские шайки и самостоятельно двигались на запад. Когда к «Великой армии» присоединился корпус маршала Удино, действовавший севернее главной армии по направлению на Санкт-Петербург, войска были поражены развалом и хаосом захватившими основные французские силы. Примечательный эпизод описывает в мемуарах гренадер Императорской армии Франсуа Бургонь: «Большие сани, запряжённые парой мощных лошадей, вихрем пронеслись мимо нас. Так быстро, что мы не смогли определить, к какому полку принадлежат сидевшие в них солдаты. Примерно через полчаса мы подъехали к дому, очень представительному на вид. Это оказался почтовый пункт и, одновременно, гостиница. В санях у входа сидели несколько солдат Гвардии. Мы вошли и спросили вина, как нам сказали, его тут было много, и оно очень даже неплохое. Солдаты, сообщившие нам об этом, похоже, изрядно набрались – оба громко хохотали и всячески веселились. Такое поведение, такой эффект наблюдался почти у всех тех, кто, как и мы, перенёс столько страданий и лишений. Мы же выпили совсем немного. Один из солдат спросил нас, встречался ли нам на дороге полк Голландских гренадеров Императорской Гвардии. Мы отвечали, что нет. – Они проехали мимо вас, – веселился велит, – а вы их и не заметили! В этих больших санях – весь Голландский полк! Их осталось только семеро!»

В августе 1799 г. генерал Бонапарт бежал из Египта, бросив армию на произвол судьбы. К этому времени французские войска уже изнывали от эпидемий, нехватки продовольствия, вооружения и пороха, а солдаты и офицеры около года не видели жалования. Естественно это не могло не сказаться на моральном состоянии французских частей. В декабре 1799 г. среди войск, расквартированных в Александрии, вспыхнул настоящий бунт. Поводом к мятежу послужило известие, что на готовившемся к выходу во Францию судне «Америка», которое должно было забрать почту и, как полагали в городе, раненых, место последних заняли сытые и здоровые воры и прохиндеи, представлявшие собой остатки «двора» Бонапарта. Однако больше всего солдат возбудил слух о том, что отъезжающие увозят с собой несметные сокровища. Для тех, кто многие месяцы не получал жалованья, слышать о таком было нестерпимо. «В армии распространился слух, что генерал Жюно везет сокровища, найденные главнокомандующим в Пирамидах. «Он не смог их увезти сам, – шептались солдаты, – и теперь это сделает тот, кто пользуется его полным доверием». В конце концов, дело дошло до того, что несколько унтер-офицеров и солдат пришли на берег, и часть из них поднялась на торговое судно, которое тем же вечером должно было увезти Жюно. Они перерыли всё, так ничего и не найдя. Наконец, между палубами был обнаружен огромный сундук, который не могли сдвинуть с места и десять человек. «Вот оно сокровище! – закричали солдаты. – Вот оно жалованье, которое нам задерживают уже целый год! Где ключ?» Напрасно слуга Жюно, храбрый и добрый немец, кричал безумцам, что это не принадлежит его «хенералу»! Они не слушали. К сожалению, Жюно не было на борту, он должен был прийти на судно только вечером. Мятежники схватились за топоры и принялись рубить сундук. Они уже почти разбили его, когда прибежал запыхавшийся корабельный плотник: «Какого дьявола вы тут беснуетесь! Вот ключи. Оставьте в покое мой сундук». Он сам его открыл, и все увидели там… инструменты корабельного плотника…»

7 июля 1815 г. англичане и пруссаки заняли Париж. «Я и Веллингтон – мы здесь единственные хозяева», - заявлял Блюхер. При этом, он чувствовал себя большим хозяином положения, чем герцог. Англичане вели себя корректно, пруссаки с выдумкой мстили за прошлые обиды. Офицеры ломали мебель и били стекла в Пале-Рояле, а солдаты от них не отставали. Когда французы жаловались фельдмаршалу, тот только смеялся: «Ну и что? Мои парни могли сделать кое-что и похуже». Да и сам Блюхер был готов на многое. Чего стоит история с Йенским мостом! Старик страстно хотел уничтожить символ национального позора: «Разрушение Йенского моста является национальным делом. Общественное мнение [Германии] высказалось по нему слишком громко, чтобы я смог осмелиться его нарушить и привлечь упреки нации...» Прусские саперы минировали Йенский мост, но английские гвардейцы предотвратили взрыв, и дело едва не дошло до вооруженных стычек! С трудом удалось достичь компромисса. С пролётов были сбиты имперские орлы, а сам мост переименовали в мост Военной школы. Впрочем, по словам Талейрана, название стало ещё более издевательским по отношению к пруссакам, чем Йена. Позже генерал Гнейзенау оправдывал действия пруссаков: «В то время, как корсиканский злодей осуществлял свои намерения, Британия только увеличила свое богатство и стала господствовать в мире. Другое дело – Пруссия. Мы обеднели, наш дворянин никогда не поднимется…» Насчет Британии Гнейзенау прав на все сто, а вот будущее Германии стало бы для него сюрпризом…

Почему битва при Ватерлоо получила такое название? Вечером 15 июня 1815 г. рассматривая карту Бельгии Веллингтон воскликнул: «Черт побери! Он все-таки перехитрил меня! Наполеон выиграл двадцать четыре часа». – Что же вы намерены делать? – спросил герцог Ричмондский. «Я приказал армии сосредоточиться у Катр-Бра. И если мы не сумеем удержать позиции там, я дам ему сражение здесь». Указательный палец Железного герцога опустился на маленький кружочек с надписью «VATERLOO». В ночь после сражения Веллингтон сел писать реляцию о победе, которая так и была озаглавлена «The Waterloo Dispatch», хотя сражение происходило у деревушки Мон-Сен-Жан (более чем в полукилометре от Ватерлоо). Поэтому термин прочно закрепился в английской историографии. Со своей стороны, фельдмаршал Блюхер предложил другое название «Ля Бель Альянс», в честь постоялого двора рядом с которым он встретился с Веллингтоном после битвы. И звучит более благообразно – «Прекрасный союз». Немцы оценили идею Блюхера и даже назвали одну из площадей Берлина «Бель-Альянс-Платц». Но кто будет слушать этих второсортных пруссаков! Что же проигравшие французы? Маршал Сульт в одной из первых депеш использовал словосочетание «Битва при Ватерлоо». Но затем, в официальных бюллетенях, название изменили на «Битва при Мон-Сен-Жан». Почему так произошло? Внятного объяснения нет, но французы долгое время использовали оба варианта. Уже в XX веке английский язык стал международным и короткое лёгкое название "Ватерлоо" примирило всех.