Пески, специи и огонь: 45 рецептов для афганского казана

Песок закончился внезапно, словно кто-то стёр дорогу на полуслове. Омар вышел туда, где вода поглотила город. Гладь была ровной, как зеркало, и только один минарет торчал над ней, как застывшее воспоминание. Люди здесь жили молча, между пальмами и затонувшими крышами. Они не спрашивали, кто он, не звали, не кивали. Просто показали глазами на мальчика, сидящего у казана. — Он говорит? — спросил Омар. — Только после еды. И не словами, — ответили ему. Мальчик сидел на корточках. Худой. В белой тунике, которая трепетала на ветру, как тонкая ткань сна...

— Осторожно! — Горько! — Кисло, но правильно! Эти выкрики не были ссорой. Это была кухонная философия в форме крика. Рынок гудел, как улей на полуденном солнце. Но среди всего — Омар остановился. Не из-за запаха. Из-за вкуса, который, казалось, висел в воздухе, как лимонная пыль. Он свернул — и увидел его. Безумца. Или святого. С глазами разного цвета и голосом, как сырой гранат. — Ты не ешь лимоны в жару? — спросил он. — Только не целиком. — Тогда ты не знаешь, как язык становится мудрее...

Горы начинались там, где заканчивались слова. Омар поднимался туда не ради еды. Он шёл — за тишиной. Снег лежал не белым — молчаливым. Следы не оставались. Только ветер. Воздух был сухой, чистый, как разговор без намёков. Среди скал — купол. Каменный. Одинокий. Как будто упавшая звезда остановилась на полпути. Омар вошёл. Внутри — жар от очага. Не пламя — тлеющее знание. Старик в бурнусе не обернулся. — Ты пришёл за вкусом? — Скорее… за ясностью. — Значит, поешь со мной. Только горькое. Другого не держу...

Омар шёл по старой дороге, где ветер носил только запахи. Запах роз, кориандра, свежей пыли, мяты. Он шёл, и вдруг остановился. Потому что воздух стал густым. Как бы съедобным. Он свернул. Дом был простой. На крыше сушились цветы. У стены — мешки со специями. А на крыльце — девушка с распущенными волосами и браслетами из лаврового листа. — Ты чувствуешь? — спросила она. — Что? — Я готовлю. Только не еду. Запах. Её звали Рейха. Она не жарила. Не мешала. Только нагревала специи, смешивала сухие цветы, капала масла, сушила кожуру...

Говорили: в том доме никто не живёт. Днём окна были плотно закрыты, дверь — как застывший знак. Но каждую ночь, ровно в тот час, когда шум города утихал, и даже фонари начинали сомневаться, стоит ли светить, — одно окно теплилось красным огнём. Не пылало, не жгло — просто… было. Омар не собирался туда идти. Но его не вела воля — его вёл запах. Не аромат — густой, солёный, почти плотный вкус, что цеплялся к небу, будто в нём был смысл. Он постучал. Открылось не сразу. Мужчина в чёрной тунике смотрел на него глазами, в которых было слишком много соли и слишком мало сна...

Полдень стоял неподвижный, как старик, что задремал на лавке у стены. Воздух был горячий, будто каждый его глоток пролежал в глиняном горшке на углях. Омар шёл по тропинке, пересекающей невидимую границу между пустыней и поселением, где песок вдруг уступал место песне. Он не знал, что это был праздник. Но деревня пела. Не хором, не в ритм, — каждая женщина, каждый ребёнок, каждый ветер знал свою ноту, и всё вместе звучало, как музыка, которую ты не слышишь, а впитываешь. — Эй, странник, — окликнула его женщина в алом платке...