Недлинно о большом.

Мы умрем в один день. Будет вторник, похмелье, жара. И вода из ручья Будет пахнуть железом и глиной. Мы напьемся, ты спросишь: Пора? Я отвечу: Пора. И поднимемся в небо, Неслышно, как пух тополиный. Мы останемся В сочных метелках высокой травы, В сонном гуле шмелей На медвяной июльской опушке. И слепой баянист Песню сложит о нашей любви. И потом, христа ради, Споет в придорожной кафушке. ------‐----- Синица в руке подыхает от голода, А с рук не берет ни крошки. Протяжен путь журавля над городом...

А вот если прорастут травы, То тогда и прилетят птицы. Те, кто ждут весны всегда правы, А неправым все метель снится. А неправым не нужны птицы. Им бы выкосить бычкам травы. Им в итоге предстоит спиться. Вот такие на селе нравы. Вот такие на селе люди, Им бы водки да в постель с бабой...

Август. Безумие плыло над кронами августа. Глаза находили глаза по наитию. И пойманый взгляд становился открытием, С пьянящей, глушащей рассудок, внезапностью. И плавилась плоть и томилась под ливнями. И губы то солью, то медом обметаны, И в пальцах предчувствие: Вот оно, вот оно! И блеск сумашествия - новенький гривенник...

Над нами плакала сова В дубовой роще. Сон шел к нам медленно, едва, Почти на ощупь. Костер ветвился выше нас, Лежащих рядом. И чей-то желтоватый глаз В наш сон заглядывал. И чья-то воля, сжав в горсти Две наши воли, Мешало прошлому войти С грядущим в долю. Мы были слепы. Где-то там, Вокруг и выше Сочилась сплетен кислота И сладость вишен. И в прошлом были страх и стыд, А выше неба Со слабым треском бересты Горела небыль...