Лямоны

В семь лет я впервые приехал из города в деревню, и она меня поразила. Как вы думаете, что может поразить в меру интеллигентного петербургского мальчика в глухой псковской деревне? О-о-о, его многое может поразить! Про что бы я ни рассказывал дальше, это было самое лучшее время. Я проводил в деревне месяца по четыре в году, все школьные каникулы. Поначалу местные называли меня «городской» — знаете, так, снисходительно. И у них были все основания! Потому что только нежный городской мальчик может удивляться обычным, в общем-то, вещам...

Раньше в деревенском нашем доме жил Гусак. Почему его так звали, знать никто не знал и не интересовался. Деревенские прозвища вообще дело порой необъяснимое, хоть и прилипчивое. Гусак умер, дом выставили на продажу. Тут-то дед его и купил. — А кто здесь до нас жил? — спрашивали мы соседей. — Да Гусак! — отвечали они, как будто это было чем-то само собой разумеющимся. — А кто он был-то? — Да Гусак... — похоже, словом «Гусак» определялось и его имя, и род деятельности, и характер, и, конечно, отношение к выпивке...

С чем мне повезло в детстве, так это с деревней. Повезло ощущением, что весь мир вокруг — большая игровая площадка, ограниченная только тем, насколько далеко ты сам готов забрести. Каждый новый день тянул меня на единственный в деревне перекрёсток, и возможности простирались в любую сторону от него. Пойти направо — и там заброшенная баня в лесу, где можно сидеть, обсуждая с пацанами что-нибудь важное, вдыхая запах копоти и старой обожженной глины. И там же пруд и ещё кладбище на пригорке среди сосен и ольхи...

У нас есть дача, а на даче — сосед Вовочка. Сосед Вовочка прекрасен. Лет ему примерно как мне, у него сколько-то детей, сколько-то жён, горячее сердце настоящего хозяйственника, руки энтузиаста-недоучки и характер долбоящера. Знаете, есть такие люди, которые в какой-то момент жизни научились не только ездить, но и ремонтировать мопед — и это навсегда определило их как личность. Вовочка всё время орёт, иначе он разговаривать не способен. Крики его тембром и надрывом напоминают рёв бензопилы «Дружба», вгрызающейся в сосновое бревно...

Псковская область, наши дни. Гулял по двум деревням, в которых больше нет людей. Никого не осталось. Последние 25 лет у меня была возможность наблюдать это постепенное увядание. Я приезжал сначала на все каникулы, а потом от случая к случаю. Хоть ненадолго, но каждый год. Раньше жизнь тут если не бурлила, то вполне активно текла со своими делами, конфликтами, сельскими работами, детскими играми, шумными разладами и не менее шумными примирениями. Кто-то уехал, но большинство умерли — от старости, пьянки или самоубийства...

У нас однажды был сенбернар и звали его, конечно, Бетховен. Ну а как ещё могут звать сенбернара в России во второй половине девяностых годов?