#НамРассказывают

#НамРассказывают. Отрывки из экспертных и глубинных интервью, фокус-групп. Общественная консолидация Степан Львов, директор по стратегическому развитию, ВЦИОМ, о вызовах для гражданской нации в России Динамика гражданской идентичности Мы наблюдаем некоторые изменения в социокультурных установках населения. На первый план выходят более универсальные ценности, появляется желание примкнуть к какой-то надежной группе. До недавнего времени люди мыслили, скорее, частностями: я собираюсь приобрести автомобиль, например, и идентифицирую себя с теми, у кого есть подобный интерес и кто обладает такими возможностями. Сейчас происходит переход к размышлениям о более общих категориях, таких как место России в мире, судьба моего народа. Прежде для этого не хватало или условий, или мотивации. Конструируется идея общности. Чем мы отличаемся от остального мира? В чем наша роль, почему мы выбрали быть в оппозиции странам Запада? Большинство, конечно, задается этими вопросами. Ответы на них достаточно шаблонные: мы – носители определенных ценностей, и наша миссия состоит в том, чтобы эти ценности транслировать, предъявлять миру, не отступать от них. Многие удовлетворяются тем, что мы вместе. А в чем вместе? Что составляет основу этой конструкции? Пока нет каких-то явно осязаемых целей. Но движение в сторону консолидации, единства, оно ощущается. Факторы укрепления гражданской нации Выскажу гипотезу, что наличие неких центростремительных сил удовлетворяет и, скажем так, мотивирует значительную часть населения. В недавнем прошлом это были мега-события типа Олимпиады, Чемпионата мира, когда люди чувствовали сопричастность, общность. Это вызывает чувство удовлетворения, людям хочется быть в таком состоянии. Не просто мы объединились и мы вместе, а некая ощутимая динамика – важное условие существования гражданской нации. То есть это не цель, не состояние, к которому нужно идти, – это движение, и если его не будет, то все остановится, и велик риск, что рассыплется. На данный момент, основной фактор, конечно, внешние вызовы – это актуально с 2014 года. Второе – возврат к истории. Поиск исторических оснований для консолидации легче, чем нацеленность на будущее. Главный пример, конечно, Великая Отечественная война. Отбрасывается оценочная составляющая, насколько это все было удачным, успешным и так далее, – остается только конструкция: людям удалось объединиться и решить поставленную задачу, ответить на глобальные вызовы. Сейчас примерно то же самое происходит. Наконец, патриотизм – на данный момент фактически не найдешь людей, которых нельзя было бы назвать патриотами, хотя каждый придает этому собственный смысл. И патриотизм становится более деятельностным. Факторы риска для гражданской нации Все-таки есть риск в том, что гражданская нация укрепляется под влиянием внешних угроз. Это негативная мотивация. Позитивную пытались придумать, но пока безрезультатно – это на порядок сложнее. Сложно предсказать, к чему приведет текущая ситуация. Сможет ли негативная мотивация перерасти в позитивную? Смогут ли вызовы, лежащие в основе консолидации, смениться на цели? Не могу подобрать исторических примеров. Теоретически такая возможность существует, но организовать этот переход, сделать из минуса плюс должна некая группа с сильной мотивацией. То есть убедить сразу всех, что сейчас мы переходим с реакции на вызовы к целям, наверное, нельзя. Нужна определенная заинтересованная в этом группа, которая как паровоз сможет подтянуть всех остальных. Сколько времени на это есть? Неизвестно. Что это за группа? Тоже очень сложно сказать. Однако рано или поздно актуальная реакция начнет затухать, для объединения понадобятся новые основания.

#НамРассказывают Отрывки из экспертных и глубинных интервью, фокус-групп. Еще один пост в поддержку нашего исследования. Алексей Алешковский, президент Гильдии кинодраматургов Союза кинематографистов России, о госзаказе в кино. Прочитать

#Намрассказывают. Отрывки из экспертных и глубинных интервью, фокус-групп. «Фиксирует, а не решает» Кино- и театральный критик, режиссер о социальной роли кино (на условиях анонимности): Исторический перелом как вызов   Исторический перелом мгновенно делает фильмы устаревшими. Так бывало, скажем, в 1939-1940, так происходит сейчас. Потому что задачи, которые они перед собой ставили, оказались не те. Кино, как любое искусство, пытается справиться с вызовами, которые предъявляет реальность: «Попробуй-ка меня описать такую». Речь даже не об успешности этих попыток, а о том, что кинематограф должен осознать этот вызов и дать реакцию. Пока этого не происходит, но я верю, что ситуация изменится. Я рассуждаю, как кино должно отвечать на вызовы, как режиссер должен это осознать. На самом деле, режиссер может и не осознавать. У кино есть удивительная способность: фиксировать дух эпохи вне зависимости от того, что по этому поводу думает автор. Поэтому если из моих слов сложилось ощущение, что я жду режиссеров умных, политически ответственных и офигеть каких талантливых – это не так. Всего лишь чутких и честных – это не очень много. Зритель не формирует свой запрос Я не знаю, есть ли какой-то запрос к кино со стороны общества. Но это и неважно. Зритель всегда хочет того, что он хотел вчера. Знал ли зритель в 1915 году, что он хочет увидеть человека в котелке с усиками и тросточкой? Но он появился, и тогда все поняли – да, мы этого хотим! Ни секундой раньше. Режиссер всего-навсего угадывает коллективные сны. Самое смешное – когда продюсер объясняет режиссеру: «Зритель сейчас хочет этого». Где же ты, дорогой друг, зрителя-то видел? Когда ты в последний раз спускался в метро и ехал вместе с ним?  Градусник для социальных проблем Кино может помочь увидеть социальные проблемы, но это разовый эффект, который нельзя ни предсказать, ни запрограммировать. Кроме того, кино всегда действует в своих интересах. Если вы снимаете фильм, вам надо учесть миллион элементов: мизансцена, монтаж, звук, цвет, музыка. Этих задач так много, они настолько сложны, что, помимо них, на что бы то ни было другое попросту не остается внимания.  Кино не обязано затрагивать социальные проблемы. Оно вообще никому ничего не должно. В лучших своих образах кино способно запечатлевать наши иллюзии, мечты, страхи, надежды. Но даже если не ставить такой цели, кино не столько документирует реальность как таковую, сколько фиксирует наше представление о ней. Насколько часто вам снятся дети с нарушениями речевых функций? Сомневаюсь, что снятся вообще. Мы можем попробовать похвататься руками за голову и сказать, что это плохо. Возможно. Но кино фиксирует происходящее, а не влияет на него. Оно как градусник: температуру вы должны сбивать парацетамолом, а не встряхиванием термометра. Индивидуальное влияние Как машина едет туда, куда надо пассажиру, так и фильм будет производить на зрителя действие в зависимости от зрителя. Мы не можем сказать, что эта машина собрана настолько хорошо, что она прекрасно ездит в Брянск, – она либо прекрасно ездит везде, либо не ездит. Кому-то надо в Брянск, а кому-то в Париж. Фильм будет производить тот самый социальный эффект в зависимости от того, как зритель устроен: одного это утешит, второго разгневает, третьему причинит боль. Все устроены по-разному. Чему фильм может научить? Да тому же, чему нас может научить вообще что угодно: любопытная сценка, свидетелем которой ты стал по пути на работу, новостная сводка. Все показательно, мы умеем отбирать и извлекать из этого выводы. Ставить вопрос о том, каким должно быть кино, чтобы оно нас чему-то научило, – все равно что подселять за стенку соседей, которые будут ссориться максимально поучительным для нас способом. Фильмы – не большая и не меньшая часть реальности, чем все остальное. У них можно научиться, как и у всего. Они производят впечатление, как и все. Могут ли у этого впечатления быть социальные последствия? Да, разумеется.

#НамРассказывают. Отрывки из экспертных и глубинных интервью, фокус-групп. О столичных прогрессорах и региональной культуре  Эксперт в области городского развития о навязывании столичной культурной жизни в малых городах (на условиях анонимности): Содержание культурных проектов крупных компаний в регионах и вкусы местных жителей иногда сталкиваются в конфликте. Пресловутая песня «Любит наш народ всякое говно» говорит о том, что вкусы надо формировать, воспитывать, а не все время идти на поводу того, что людям нравится и люди хотят. Однако часто встречается перекос в эту сторону, особенно среди прогрессивных интеллигентных компаний. Ключевая проблема, которую я вижу, – это то, что принято называть «насильственное причинение добра» . Зачастую люди приезжают из столиц с позицией: «О боже, как вы здесь живете? Надо срочно вас просвещать. Они исходят из того, что среди местных нет никого выдающегося, что надо кого-нибудь привезти: медиа-художника из Москвы, стрит-арт-художников из Екатеринбурга или что-нибудь в этом роде. И это история про варягов. История про варягов: а) никому не нравится из местных, потому что варягов вообще никто особо не любит; б) просто не очень эффективна, потому что местные низводятся таким образом до потребителей всего этого дела. Причем их еще немножко насильственно заставляют это любить и быть благодарными.  Следующая станция – это пресловутая пермская культурная революция, которую там вся местная интеллигенция ненавидит: «Понавезли второсортных художников, которые сделали нам букву П из бревен». Нельзя сказать, что это совсем тупиковый путь. Есть молодежь, которой все это нравится. Но все равно возникает внутреннее сопротивление, причем со стороны тех, кого хотелось бы вообще-то иметь в союзниках.  Поэтому мне кажется, что куда более перспективными являются разного рода образовательные инициативы. Какая-то коллаборация, когда, например, пусть и приезжий стрит-арт-художник не просто самовыражается, а вместе с местными художниками что-то делает в соавторстве. Не фестиваль литературы, на который приезжают пять писателей, и все должны их боготворить, а книжный клуб, обсуждение на равных между приезжими писателями и местными. Тогда это работает хорошо. Тогда и местные довольны, что их ценят. В общем, нужно выделять тех людей на местах, которые что-то делают, и дальше работать с ними, давать возможности для развития. Можно привлекать приглашенных звезд, но это должна быть коллаборация, а не колониализм.

#НамРассказывают. Отрывки из экспертных и глубинных интервью, фокус-групп. Представитель топ-менеджмента крупной ритейл-компании о динамике цифровой трансформации (на условиях анонимности): Итог 2022 года для цифровых бизнесов: очищение смысла Для того, что происходит, я бы выбрал определение «очищение смысла». Очищение в плане экономики. Если раньше тема цифровой трансформации заливалась деньгами из разных углов – лишь бы раскачать, то сейчас цифровые игроки попали под прессинг маржи, начали понимать, что это вопрос заработка, и, как следствие, на первое место вышла оптимизация каналов и операций, оптимизация логистики. То есть не просто бурный бесцельный рост, а рост осмысленный.  Например, ритейл очень много и долго гнался за цифрой: даешь цифровую трансформацию и прочее. Наверное, мы начали это движение среди первых. Провозгласив цифровую революцию, мы, как мне кажется, еще до конца не понимали, как она будет конвертироваться в деньги, но мы начали ее делать с верой в будущее, и, слава богу, закончили чуть раньше, чем пришел этот огонь вынужденного очищения смыслов.  Грубо говоря, раньше ты мог позволить себе делать 100 продуктов, из которых сыграют, по закону Парето, эффективными окажутся 20% – дадут 80% результата. Но прошлый год поставил перед вопросом: куда мы тратим деньги? Заставил отбросить лишнее и дал понять, что все инвестиции в цифру должны быть максимально результативными. В режиме «айда, давай, давай, э-ге-ге, классная штука» это больше не работает. Сейчас ты делаешь один продукт, хитовый – не важно, что именно, но ты понимаешь, что он реально переломит ситуацию на корню. Ты перестаешь фокусироваться на куче мелочей, на ряби. Весь бизнес теперь фокусируется на максимально эффективных штуках.  В том числе и экосистемные истории начали наполняться живым смыслом. Где-то это получается, а где-то наоборот – становится понятно, что там живого смысла нет. Я думаю, что пройдет еще какое-то время и от экосистем начнут отпадать неестественные куски. Под естественными я понимаю те, что имеют конкретное жесткое приложение. Сейчас начинается хардкор. Теряет смысл все, что не заземляется в реальные процессы, в реальные деньги, в реальный операционный поток, или имеет безумно долгий стратегический горизонт – оно, по сути, не имеет почвы под ногами, чтобы двигаться вперед. То есть проекты, которые уходят в неуверенное будущее: через шесть лет мы что-то там разработаем, оно когда-то как-то заработает – больше не получают развития. То же касается и экосистем: от лишнего будут интенсивно отказываться, все, что не зацепилось за пользователей, будут убирать. Не важно, в этом году или следующем, но совершенно точно будут резать и резать нещадно. А то, где растет трафик, где пользователи повышают свой чек, – этому компании с деньгами будут давать ход. Но нужно понимать, что компаний с деньгами осталось немного.  Не все, что выдавалось за цифровую трансформацию, ей являлось. Многие говорили, но не многие понимали, что такое настоящая цифровая трансформация: «Если мы не будем этим заниматься, мы будем отсталой компанией, поэтому давайте, давайте, нам тоже важно участвовать». Я думаю, что у сейчас у всех компаний, ровно как и у государства, вызов один и тот же – перестать выдавать желаемое за действительное, понять, что мир изменился, и переключиться.

#НамРассказывают. Отрывки из экспертных и глубинных интервью, фокус-групп. Представитель топ-менеджмента крупной ритейл-компании о динамике цифровой трансформации (на условиях анонимности): Итог 2022 года для цифровых бизнесов: очищение смысла Для того, что происходит, я бы выбрал определение «очищение смысла». Очищение в плане экономики. Если раньше тема цифровой трансформации заливалась деньгами из разных углов – лишь бы раскачать, то сейчас цифровые игроки попали под прессинг маржи, начали понимать, что это вопрос заработка, и, как следствие, на первое место вышла оптимизация каналов и операций, оптимизация логистики. То есть не просто бурный бесцельный рост, а рост осмысленный. Например, ритейл очень много и долго гнался за цифрой: даешь цифровую трансформацию и прочее. Наверное, мы начали это движение среди первых. Провозгласив цифровую революцию, мы, как мне кажется, еще до конца не понимали, как она будет конвертироваться в деньги, но мы начали ее делать с верой в будущее, и, слава богу, закончили чуть раньше, чем пришел этот огонь вынужденного очищения смыслов. Грубо говоря, раньше ты мог позволить себе делать 100 продуктов, из которых сыграют, по закону Парето, эффективными окажутся 20% – дадут 80% результата. Но прошлый год поставил перед вопросом: куда мы тратим деньги? Заставил отбросить лишнее и дал понять, что все инвестиции в цифру должны быть максимально результативными. В режиме «айда, давай, давай, э-ге-ге, классная штука» это больше не работает. Сейчас ты делаешь один продукт, хитовый – не важно, что именно, но ты понимаешь, что он реально переломит ситуацию на корню. Ты перестаешь фокусироваться на куче мелочей, на ряби. Весь бизнес теперь фокусируется на максимально эффективных штуках. В том числе и экосистемные истории начали наполняться живым смыслом. Где-то это получается, а где-то наоборот – становится понятно, что там живого смысла нет. Я думаю, что пройдет еще какое-то время и от экосистем начнут отпадать неестественные куски. Под естественными я понимаю те, что имеют конкретное жесткое приложение. Сейчас начинается хардкор. Теряет смысл все, что не заземляется в реальные процессы, в реальные деньги, в реальный операционный поток, или имеет безумно долгий стратегический горизонт – оно, по сути, не имеет почвы под ногами, чтобы двигаться вперед. То есть проекты, которые уходят в неуверенное будущее: через шесть лет мы что-то там разработаем, оно когда-то как-то заработает – больше не получают развития. То же касается и экосистем: от лишнего будут интенсивно отказываться, все, что не зацепилось за пользователей, будут убирать. Не важно, в этом году или следующем, но совершенно точно будут резать и резать нещадно. А то, где растет трафик, где пользователи повышают свой чек, – этому компании с деньгами будут давать ход. Но нужно понимать, что компаний с деньгами осталось немного. Не все, что выдавалось за цифровую трансформацию, ей являлось. Многие говорили, но не многие понимали, что такое настоящая цифровая трансформация: «Если мы не будем этим заниматься, мы будем отсталой компанией, поэтому давайте, давайте, нам тоже важно участвовать». Я думаю, что у сейчас у всех компаний, ровно как и у государства, вызов один и тот же – перестать выдавать желаемое за действительное, понять, что мир изменился, и переключиться.