Мерзкий дядя

Дядька хотел присвоить чужое, но лишился своего! Антон Михайлович вдруг опустился на колени — резко, почти неуклюже, будто ноги сами подкосились. — Прошу. Как родственника. Как человека. *** Дима долго ломал голову, как взять верх в этой неравной схватке с обнаглевшим дядей Антоном Михайловичем. Его дядя держался нагло, уверенно, будто все козыри были у него в руках. Но Дима знал: где‑то должна быть лазейка. И тогда он вспомнил о доме — том самом, в котором теперь жил дядя. Для тех, кто не читал,...

Тамара Михайловна сидела на кухне съёмной квартиры, глядя на спящую бабушку. Дед ходил из угла в угол, не находя себе места. — Как так вышло, что мы остались ни с чем? — тихо спросила Тамара. — Мы же хотели только помочь… Проблемы нагромождались одна за другой. Деньги на новую квартиру исчезли: покупатель ушёл, а других средств для покупки жилья в другом регионе не предвиделось. Тамара едва тянула аренду съёмной квартиры, а срок договора подходил к концу. Бабушке требовался стабильный уход, а не кочёвки по съёмным углам...

На седьмой день пребывания Димы с матерью в квартире Иваныча, раздался резкий звонок в дверь. На пороге стоял дядя Антон. Его лицо было красным, глаза блестели — явно не от радости. — Антон, — Тамара Михайловна встала перед ним. — Мы хотим продать квартиру, купить родителям жильё в нашем городе. Там им будет лучше. — Лучше?! — Антон рассмеялся. — А мне что останется? Вы что, думаете, я просто так отдам свою долю? — Это не только твоя доля, — спокойно сказал дед. — Это и моя, и Антонины. — А вы уже решили, что вам больше не нужно! — Антон ткнул пальцем в сторону матери...

Июньское солнце било в окна старенькой «двушки» на третьем этаже панельного дома. Дима, только что получивший диплом юриста, стоял на пороге квартиры своих деда Михаила Ивановича и бабушки Антонины Петровны. В груди у молодого человека было неприятное чувство: он знал, что увидит здесь не ту уютную, полную жизни обстановку, к которой привык с детства. Он медленно переступил порог. Воздух был тяжёлым, пропитанным запахом лекарств, застоявшейся еды и чего‑то неуловимо горького — запаха времени, которое здесь словно остановилось...