Проблемы отношений

-На, держи... Новый год всё-таки. - Голос Лены звучал чужим. Как будто из телефона, не из-за кухонного стола. Света разворачивала подарок осторожно, как будто боялась, что внутри что-то хрупкое, живое. Пальцы дрожали. Может, от старости, а может, от другого - от того, что между ними с сестрой было всегда больше пауз, чем слов. Шарф. Вязаный, зелёный, с белыми ёлочками, мягкий как детство. Почти как тот, что был у неё, когда им с Леной было по шесть и восемь. Только тот... тот был один на двоих. А носила его только старшая...

- Мам, посмотри… ну, посмотри же, какая… красивая… видишь? - Голос её дрожал, будто она держала не коробочку, а новорождённого. Ласковый, робкий - как будто за что-то просила прощения. В руке у неё - тонкая золотая цепочка, переливающаяся в свете догорающего дня. Старуха сидела, как статуя. В цветастом халате, застёгнутом не на те пуговицы. На коленях у неё - вязаный плед, зимой ещё из санатория привезли. Волосы жидкие, седые, заплетены в косу, которая всё время сбивалась на бок. Она не ответила...

- Ну что, Настя, - шепчет Света, перебирая пальцами цепочку на шее матери, - мы же договаривались… пополам. Правда ведь? - Ага, пополам, - отзывается Настя, не глядя, голос её сух, будто бы и не голос вовсе, а горсть песка, рассыпанная по полу. - А как ты себе это представляешь, Свет? Квартиру пополам? Или ты с мужем ко мне подселишься? Фикус у окна - громадина с толстым стволом и кожистыми листьями - сбрасывает их один за другим. Шуршат, будто шепчутся на своём, растительном. Мать любила его. Гладила по листьям, как по живому: «Тридцать лет растим… вместе»...

"Фарфор" - Ну что ж, Аннушка… - тихо сказала Дарья Семёновна, передавая тяжёлую сахарницу с золотыми завитками. - Береги, коли дала… Анна улыбнулась - натянуто, как вышло, - и взглянула на сервиз: белоснежный, с голубой каймой, чуть потрескавшийся на блюдцах, но всё равно - ах! - дивный, царский. - Мама, да что вы, ну зачем об этом… - пробурчал Гена, её муж, сын Дарьи Семёновны, - подавая матери тёплый шарф. А за окном - майская ночь, с запахом яблонь, с протяжным лаем собак, с тоской, что щемит где-то в груди, как ржавый гвоздь...

- Ммм… какой запах! – Маринка тянет носом к чашке, длинные пальцы с безупречным маникюром обнимают фарфор, как котёнка. – Ты всегда умела варить чай… помнишь, как у твоей бабки в деревне, с самоваром? Я смотрю на неё и чувствую, как кожа на щеках предательски стягивается, будто бы кто швырнул горсть соли. Ну конечно помню. Как она сидела на завалинке, смеялась - "Ой, ну ты и лохматая!", а я жевала варёную картошку, глядя в её ровные белые зубы. - Да… - говорю я, глядя на свои руки. Кожа сухая, морщины по суставам - дорожки, протоптанные чужими словами и своими страхами...

На вокзале пахло буром, сдобой и дешёвыми сигаретами. Даня сжимал ремень рюкзака и чувствовал, как ладонь становится влажной. Автобус уже хрипел мотором, а бабушка всё поправляла ему шарф - широкий, коричнево-зелёный, с редкими вкраплениями красного, шерстяной, чуть колючий. - Ты, Дань, не снимай, - сказала она, затягивая узел под горлом. - Погода дурная, промозглая. - Баб, да ладно, я же взрослый. - Взрослый… Взрослый он! А без шарфа лёгкие застудишь! - Она смеётся, но в глазах морщинки сдвигаются как-то беспокойно...