Художник пишет

Мне нужны были деньги. С того момента, как я приехал в Рим, я не совершил ни одной сделки. В Германии на мои услуги был огромный спрос, я не только продавал камни, но и помогал в их оценке. Мне даже не пришлось потрудиться печатать визитки, информацию обо мне передавали друг другу те, кого объединили плотно набитые кошельки. Другое дело - Рим, здесь у меня не было связей и обо мне никто не знал. Когда же речь касается драгоценностей имя решает всё. Второе обстоятельство, что действовало против меня, - здесь не было Себастьяна, моего фронтового приятеля, а по сути своей отвязного бандита с кучкой влиятельных дружков. Любой, кто когда-либо с ними сталкивался, не хотел повторить эту встречу. Сделки с драгоценными камнями, даже самые честные, - это всегда риск, хищникам нельзя позволить даже допустить мысль, что они смогут сожрать тебя без последствий. Но я не мог больше оставаться в Кёльне, образ Летти скользил в каждой улице, за каждым столиком кафе, в каждом цветке уличных торговцев. Я бежал от прошлого, прекрасно зная, что оно уже ждет меня, точит когти, огромной черной кошкой притаившись за поворотом.

- Ты когда-нибудь думал о вечности, милый? - она лежала, закрыв глаза, и солнечные лучи теплыми котятами грелись в ее ладонях. - О вечности по сравнению с чем? - Почему обязательно думать о чем-то в относительности? - Потому что так устроен наш человеческий ум - нам нужна точка отсчета, какая-то опора, истина, аксиома, иначе мы начинаем тонуть в неопределенности и своих страхах. - Может, вечность - это и есть неопределенность? - Неопределенность - это всегда вечность, но сама суть бесконечности должна быть гораздо больше, чем одно это слово, иначе всё теряет смысл. - Я провел пальцами по ее руке, несколько крошечных песчинок переливались на ней, словно драгоценная пыль. - Значит, всё имеет смысл, раз оно может его потерять? - Всё в целом не имеет никакого смысла, но всё в частности имеет самый глубокий смысл бытия. Уголки ее губ дрогнули в полуулыбке. - Ты прав, милый, никогда еще в этом море, в этих чайках, в этих облаках для меня не было столько смысла как сейчас. Я сжал ее руку.

- Ты любишь меня.- Вдруг ее взгляд стал серьезным. Она продолжала перемешивать кофе со сливками маленькой серебряной ложечкой, но делала это абсолютно машинально, - ты любишь меня, а это очень плохо. - Что же в этом плохого? Это прекрасное чувство и от того, что я испытываю его к тебе, оно вдвойне прекраснее. - Нет, милый, ты заблуждаешься. Любить - значит, стремиться обладать. А то, что ты будешь стремиться обладать мной - вдвойне ужаснее. - Я не стремлюсь обладать тобой, Летти. Я просто тебя люблю. Без условий, ожиданий и требований. Она покачала головой, разглядывая черненый узор на ложечке. - Ты ошибаешься, милый, ты ошибаешься.

- Что ты рисуешь, Летти? - Во-первых, рисуют дети, а я пишу, а, во-вторых, разве ты не видишь сходства? Конечно, я пишу тебя, мой дорогой. - Серьезно? Вот эта жаба - это я? И ты называешь себя взрослой? - Замри, не двигайся, ты снова ворчишь и раздуваешь щеки - теперь сходство абсолютно! - Ну, я тебе покажу! - я сгребаю ее в охапку, краски летят на пол. Она смеется и визжит от щекотки. Я счастлив, я так счастлив.

Мы сидели за столиком на летней веранде. Мягкий свет фонаря падал на ее загорелые плечи, придавая им еще больше золотистого блеска. Они становились похожи на две луны над черной бесконечностью моря. Чуть склонив голову, она слушала живую скрипку. Это была первая скрипка в местном оркестре. Днем эти парни играли на официальных приемах у бургомистра, а ночью их музыку поглощал шум старых пьяных улочек. В основном, их уносила бурная река алкоголя, беспричинных драк и случайных связей. Но двое из них всегда спешили домой после завершающего выступления на вечернем ужине. Один - к жене и детям погодкам. Другой - к старенькой больной маме и кошке. Ганс не относился ни к одной из этих категорий. Про него часто шутили, что изгибы его скрипки интересуют его больше любой женщины. Я же думаю, что в его связи с инструментом было больше честности, страсти и любви, чем у этих шутников с их женами. Женщины умеют воспринимать прекрасное глубже и тоньше мужчин. Мы же словно поглощаем всё, чем хотим насытиться. Хелена прикрыла глаза и растворилась в музыке, мелодия забрала ее всю, без остатка. Из ее убранных блестящих волос выбивался завиток, он играл с ночным июльским ветерком на ее точеной шее и тонких ключицах. Я думал о Летти. «Летти. Лет-то. Лето», - в этих словах была моя жизнь. Если бы я потерял память о тех двух годах - моя жизнь началась бы сначала, оборвалась или продолжилась бы с той же неизбежностью, как за ночью приходит рассвет? И если бы продолжилась, то кем бы был я? Кем бы я был без этой женщины? Есть ли я сейчас без этой женщины? Даже когда я не закрываю глаза, она смотрит на меня своим полусмеющимся-полупечальным взглядом. Иногда мне кажется, что это взгляд ребенка, еще помнящего то блаженное Таинство, откуда он пришел в этот несовершенный мир. Она хранит эту тайну глубоко в своей сути и, прикасаясь к ней, я на мгновения прикасаюсь к Откровению. -Расскажи мне о ней. Расскажи мне про свою Леттицию. - словно читает мои мысли Хелена, и я возвращаюсь в реальность.

- Тебе страшно? - спросила она меня. - Не знаю, наверное, - ответил я не сразу. Моих мыслей было так много и, одновременно, голова была пуста. - А мы как без тебя? Как же мама? - она и сама понимала, что ее вопросы бессмысленны, но тишина была страшнее. - Скоро всё закончится. - я не знал, что сказать. - Ты вернешься? - она больше не могла держаться, и слезы градом посыпались на выцветшее платье. Я обнял ее за худенькие плечи. «Ее плечи когда-нибудь обретут женскую стать? - Мысль клином вошла в сердце. - Есть ли у кого-то из нас будущее? Правда ли, что это будущее зависит от меня?» Два года спустя я мог бы вернуться, но было некуда. Картина «Февраль» 2023г. Художник winn.