Родители и дети

Я сидел на кухне, попивая чай (черный, без сахара, как учил дед – экономия!) и слушал ворчание бабушки Сони. Бабушке Соне было 85, и она помнила времена, когда деньги были не просто бумажками, а чем-то ценным, заработанным тяжелым трудом. "Эх, молодежь, – вздыхала она, – совсем не умеете деньги считать! Все тратите на свои айфоны, кредиты берете, а потом плачетесь, что жить тяжело. В наше время мы каждую копейку берегли, как зеницу ока!" Бабушка Соня была, как старый советский бухгалтер – все у нее по полочкам, все учтено и записано...

В доме Кузнецовых всегда стоял легкий творческий беспорядок. Как будто взорвалась мастерская Деда Мороза, решившего переквалифицироваться в художника-абстракциониста. Книги, краски, недовязанные шарфы, полуразобранные модели самолетов – все это мирно сосуществовало, как ингредиенты в бабушкином фирменном компоте: на первый взгляд – хаос, а на вкус – гармония. Семья Кузнецовых была, как говорят, "с прибабахом", но в хорошем смысле. Мама, Елена Сергеевна, учительница литературы, была душой компании...

Полковник в отставке, Петр Сергеевич, человек-ремень, человек-устав, смотрел на своего отпрыска, Сашку, и сдерживал тяжелый вздох. Саша, выпускник школы, через пару месяцев должен был отправиться в учебку, а в голове у него, казалось, ветер гулял по плацу. Ни определенности, ни рвения – одно лишь раздолбайство и мечта о карьере блогера. "Санек!" – басил Петр Сергеевич, так что портрет Жукова на стене вздрагивал. – "Ты чего дрыхнешь, как сурок в берлоге? Скоро в армию, а ты даже кросс сдать не можешь! Там тебя живо в чувство приведут!" Саша, сонный и взъерошенный, выныривал из-под одеяла...

Валентина Ивановна, женщина видная, с фигурой, как у памятника Гагарину, и характером, как у волжской баржи, смотрела на свою дочку, Светку, и вздыхала так тяжко, что герань на подоконнике в их "хрущевке" на Московской чуть не завяла. Светке, студентке третьего курса Политеха, учеба в тягость, работа в радость, а материны советы – как горох об стенку. "Светка! Да где ж это видано, шоб инженер будущий в продавщицах сидел?" – ворчала Валентина Ивановна, помешивая борщ в огромной кастрюле. – "У тебя...

Галина Петровна смотрела на своего сына, Васю, и вздыхала так громко, что люстра в их хрущевке на Красной чуть не зазвенела. Васе было пятнадцать, и из милого карапуза с ямочками на щеках он превратился в угловатого подростка, живущего по принципу «хочу – не хочу, буду – не буду». Особенно это касалось учебы. "Василий!" – Галина Петровна начинала каждое утро с этого громогласного призыва. – "Ты шо, опять спишь? У тебя ж сегодня контрольная по физике! Поднимай свою пятую точку и бегом к учебникам!" Вася в ответ лишь что-то невнятно мычал из-под одеяла, плотно закутавшись в него, как в кокон...

Лиза не помнила, когда ее последний раз по-настоящему хвалили. Ну, не так, чтобы: «Молодец, доченька, что не разбила чашку», а искренне, без задней мысли о том, что она должна кому-то что-то доказать. Ей было двадцать восемь, и она все еще чувствовала себя подростком, вечно сдающим экзамен перед строгой комиссией в лице собственной матери, Марины Александровны. Марина Александровна, эталон петербургской интеллигентности в представлении самой себя, была женщиной-гранитной набережной. Неприступной, величественной и иногда до чертиков холодной...