Фронтовые газеты

Она ходила всегда в чёрном, походка у нее была осторожная, мягкая. Улыбка, ка­залось, никогда не сходила с со маленько­го, румяного личика. И говорила она обычно сладким, вкрадчивым голоском. В трудные зимние дни эту маленькую, кроткую старушку можно было часто встретить в очереди у булочной, возле сто­ловой, у магазина. Она быстро заводила знакомства с людьми, узнавала все их пе­чали и радости, соболезновала, ободряла. Она приходила на дом к больным или ослабевшим, ухаживала за ними, выкупала им хлеб, приносила воду...

Когда после ожесточённой схватки наши части выбили немцев со станции Хотынец и одно из подразделений вступило в поселок того же названия, навстречу красноармейцам откуда-то выбежала девушка и сообщила: - Вот здесь, на огороде, у нас в убежище скрывается раненый советский лётчик. Его нужно отправить в госпиталь. Командир подразделения послал сержанта с группой красноармейцев проверить это сообщение. Девушка провела их к замаскированному в кустах убежищу. В конце убежища, за сундуком с вещами, сидел заросший щетиной человек...

Город проснулся рано. Жители Боровска, робко озираясь по сторонам, выходили на улицу. Но сегодня они наблюдали необычную картину: немецкие солдаты кидали оружие, водители оставляли авто­машины, артиллеристы бросали пушки, ездовые рубили постромки и, вскочив на коней, мчались в сторону Вереи. Еще свистели пули немецких автомат­чиков, засевших на чердаках, еще по переулкам "кочевали" четыре фашистских танка, стараясь прикрыть паническое бегство гитлеровского воинства, а уже в центре произошла первая волнующая встреча горожан с частями Красной Армии...

Я вспоминаю трудные летние дни, я вспоминаю наше отступление. Об этом вспоминать тяжело, но об этом нужно вспоминать. Вот мы входим в дом. Одинокая женщина сидит на широкой русской скамье. Она о чем-то задумалась. Заслушав стук наших сапог, она поднимает седую голову, долго всматривается в наши лица и улыбается широко, радушно, всеми своими морщинками. - Пришли, соколики! Мы останавливаемся у порога, чтобы стряхнуть с плеч фронтовую пыль, поставить в сторону пропахшее порохом оружие. - Сюда, сюда...

Домов нет, но улица узнаётся. Там, где была дорога, разрослась ромашка с её горьким, полынным запахом, а по обе стороны глухой стеной стоит репейник с яркими гроздьями ещё не затвердевших колючек. За репейником - квадраты развалившихся фундаментов, и в этих квадратах на жирной и влажной земле всё забила крапива. Деревня сожжена. Видно, что поджигатели действовали безбоязненно и с большим старанием. Даже сруб колодца обгорел, и на чёрном зеркальце воды плавают в глубине скважины головешки. Но уже укреплён на двух свежеобструганных стояках новый ворот, и с мокрого конца верёвки падают капли...

Мне говорили, что Мане Сошкиной 16 лет. Но когда она вошла в палатку начальника госпиталя, она показалась мне совсем девочкой. Только орден Красной Звезды и руки выдавали в ней человека взрослого, если не по годам, так по делам. Руки были сильные, с крепкими мускулами, слегка огрубелые, покрытые смуглой сеточкой застарелых ожогов и порезов. - Садитесь, товарищ Сошкина, - приветливо сказал председатель экзаменационной комиссии командир артиллерийской батареи капитан Галышев, тяжелый, квадратный человек с блестящей бритой головой, глуховатый, как большинство артиллеристов...