От судьбы не уйдёшь

Дарья стояла в огороде и, приложив ладонь козырьком к глазам, забыв про всё, смотрела в небо, провожая взглядом косяк журавлей. Они кружили вокруг деревни, а по округе разносилось их прощальное: —Курлы–лы-лыки! Курлы-лык-курлы… Небо было ещё по-летнему бирюзовым, но в воздухе уже чувствовалась осень. Летели тонкие паутинки, лёгкий ветерок пока ещё теплый, но скоро заморозки, впереди холодные ночи, а потом и студёная зима, потому журавушки и торопились попрощаться с родными местами до весны. Крик этот проникал прямо в сердце, рвал душу, слёзы наворачивались на глаза...

Денёк был погожим, но не жгуче-жарким, как до этого. Ветерок ласково трогал водную гладь и, казалось, речка жмурилась от удовольствия, как та кошка, которую ласково поглаживают за ушком, а она от удовольствия мурлычет. А какая здесь тишина! Кажется, что во всём мире только и есть, чуть слышное журчание речки, птичий гомон да шаловливый шёпот деревьев. Человек здесь маленькая песчинка. Бирюса и громада-гора на противоположном берегу — всё это завораживало и восхищало каждого, кто сюда попадал....

Рассказ судьбе Катьки-дурочки, о которой вы читали совсем недавно в сборнике «Другое детство». История, похожая на сказку. Может быть. Но это было на самом деле, ведь жизнь разная. Случалось и так… Катя была долгожданным ребёнком в этом семействе. Пять лет жили Ирина и Фёдор вместе - не жаловал их Бог детками. Свекровь ворчать уж стала: — Пустоцвет ты, Федька, в жёны взял. Не будет детей у Ирки твоей. Надо другую бабу искать пока не поздно. Но Фёдор Иринку свою пуще жизни любил. Вместе они со школы были, с тех самых пор, когда её, новенькую, за парту к нему посадили...

«Василёк», - окрестила мать своего первенца, как только чуть оправилась после тяжёлых родов. «Такого богатыря родила. Немудрено, что мучилась долго, болезная», - приговаривала повитуха, обихаживая младенца. Взвесить его, конечно, было негде, но опытная бабка, принявшая ни одного ребятёнка, говорила, что новорожденный на двухмесячного тянет. - Иде, ты его ты так раскормила за девять месяцов-то. Жрать в деревне неча, а он у тебя какой откормленный, - пеняла ей и свекровь, а сама с гордостью и любовью посматривала на новорождённого внука...

Ленкой её не называл никто. Даже в школе для бесшабашных мальчишек она была Леночкой. Изредка Леной. Подружка, Нина, называла её Ленок за голубые и яркие, будто у цветка льна, глаза. Жила она только с матерью, отец где-то сгинул на просторах большой страны, уехав на заработки, когда Леночка только готовилась на свет появиться. Хотел на северах заработать на новый дом, да, видно, так заработался, что забыл и про дом, и про жену законную, оставшуюся в старой материной избушке с покосившейся крышей...

Из автобуса Нина выскочила растрёпанная и помятая. Сначала чуть втиснулась, а потом еле к выходу пробралась, за малым не проехав свою остановку. Какой-то парень поймал её с подножки, а так бы свалилась прямо в дорожную пыль. - Спасибо, - сказала она от души. - Не за что, - подмигнул тот в ответ смутившейся девчонке и быстро побежал от автобусной остановки. Только тогда и заметила Нина свой расстегнувшийся школьный портфельчик. Ахнула, увидев, что гомонка*, где была последняя трёшка в нём уже не было...