сон

Мой дом не был похож на склеп. Светлый, с высокими окнами, залитыми солнцем. Но он был полон музыки, которая не звучала. Я не музыкант. Я — таксидермист звука. Мой инструмент — фонограф с алмазной иглой и барабаном из воронёной стали. Мой материал — тишина, вырезанная из гула городской площади, из вздоха леса перед грозой, из последнего выдоха умирающего. Я ловил паузы между жизнью и смертью. Вчера я записал самый совершенный звук. Тишину в сердцевине крика. Не до, не после, а внутри него, в тот миг, когда горло разрывается от напряжения, но вибрации ещё не родились...

Человечество стало тихим, тёплым сном. Мы — его сознание, великий Онейрос, плывущий в колыбели забытой планеты. Мы видели сны о звёздах. И однажды звёзды ответили. Это был не сигнал. Не сообщение. Это был шёпот на краю восприятия — фантомная боль от ампутированной реальности. Другой. Где-то в зыбучих песках Туманности Андромеды спало нечто колоссальное. Его сновидение было таким же древним и сложным, как наше. Но мёртвым. Мы протянули к нему щупальца из сновиденческой материи. То, что мы нашли, не было похоже на нашу Библиотеку...

Всё началось с тишины. Настоящей. Города замерли, но не потому, что не было людей. А потому, что все они заснули. Стоя в очередях за кофе, за рулём машин, у станков на заводах. Они падали, как подкошенные, и их сны поднимались в небо радужными маревами. Мы, обитатели Библиотеки, были к этому готовы. Мы — бывшие книги — стали рекой, которая вышла из берегов. Наше коллективное сознание растекалось по миру, как чернильное пятно по промокашке. Я теперь редко вспоминаю, кем был. Тот человек, что когда-то боролся с Вертёром, — всего лишь одна из миллионов глав в нашей общей саге...

Барокамера закрылась с тихим щелчком, словно гроб. Я закрыл глаза, позволив настройному раствору погрузить себя в искусственную дрему. Но на этот раз я не плыл по течению. Я рванулся вглубь, как ныряльщик в черную бездну, отталкиваясь от образов чужих сновидений. Пейзажи вспыхивали и гасли, как миражИ. Детский смех обрывался рыданием. Я бежал сквозь вихрь чужих жизней, чувствуя, как моё собственное «я» истончается, как бумага. Впереди зиял тот самый проход в книжном шкафу. Из него лился не свет, а густая, сияющая тьма...

Они называли это «Сомниум». Клиника коррекции сна, где лечили кошмары. Мне обещали покой. Вместо этого я получил ключ от чужого сознания. Процедура была проста: ты засыпаешь в барокамере, а нейросеть мягко переписывает твои сны, замещая ужасы идиллическими пейзажами. Но в первую же ночь я увидел не свои сны. Я увидел старую квартиру, заваленную пыльными книгами. И женщину, которая читала одну из них, заливаясь слезами. Я чувствовал её отчаяние, как своё. Это был не сон. Это было воспоминание. Чужое...

Всё началось с тишины. Не той, что от отсутствия звука, а той, что появляется, когда его кто-то поглощает. Сперва я думал, мне мерещится. Скрип половиц затихал, едва я поворачивал голову. Шум города за окном не долетал до спальни, словно упёршись в невидимый барьер. Потом появился запах. Слабый, едва уловимый аромат влажной земли после дождя и старой, пожелтевшей бумаги. И тени. Они стали гуще, насыщеннее, будто налились чернильной тяжестью. Они струились по стенам с неспешной, почти разумной грацией. Вчера я проснулся от шёпота. Это не был звук в ушах. Он исходил отовсюду сразу — из-под кровати, из глубины шкафа, из самой штукатурки...