"Свадьба"

Плывёт по избам хлебный дух. Сытая осень - пора отгостков, супрядок и хлебин. В печах томятся щи, да не постные, а с жирным мясным кусом. В сусеках щедрое жито – будет чем прожить до новины. Княжая десятина и духовная отданы нынче «с дыма» по ряду и в срок...

Морщинистые руки охапили мокрое скользкое тельце. - Непомерущий! - успокаивает Сычиха. - Ухи я допрежь всего приветила – твёрдые ухи от! По то и непомерущий! Долгие, слегка скрюченные старостью, персты, едва касаясь, правят младенческую головёнку. Наново лепят - вытягивая и вновь сгибая, мягкие лапки. Разглаживают маленькую мордочку. Крепкий младень зело костист и твёрд! Хуже, когда тельце мягкое, как кисель – таковой нежилец вовсе. Видывала Сычиха и марышей - когда из живого бабьего лона лезет совсем мёртвое нечеловечье дитя...

Как-то Василий прошал у отца: - По што бабья доля тяжче? – сказал, и стыдно побагрянили щёки – не осмеял бы тятя. Но отец только приподнял удивлённо седую косматую бровь и отмолвил непонятное: - Не тяжче, а иное у их…, да ты не сумуй! Скоро спознаешь, - кивнул он зачем-то в сторону Настасьи...

«Мужик родится на камушке, а девка на черепце» - так приговаривала мать. И вечно ходила с пузом. Теперь, когда сама затяжелела, попомнились Настасье всякие бабьи байки, коих много слыхано-переслыхано было в детстве...

В тесной Сычихиной избе собрались жёнки. Сидят нахохлившись, точно куры. И видано ли дело – молчком! Ни прялки, ни иного бабьего рукоделия не прихватила днесь ни одна. - Ну што, бабы, котора из нас выпоротков поимает да выкормит? – без обиняков вопрошает Сычиха, оглядывая насупленных жёнок...

Животный страх ужом шевельнулся в груди. В два прыжка оказался рядом. Склонился над ней. Лицо совсем серое. Ошалело уставились на Василия запавшие глаза. Точно рыба, выброшенная на берег, Оринка шумно дышала разверстым ртом...