АННА

На Красную горку приехали сваты. Не так представляла себе Анна этот день. Ни тройки с бубенцами, ни празднично одетых, чопорных родителей жениха, ни сватов с их приговорками «У вас товар, у нас купец…» Егор приехал простой бричкой с двумя дружками. Все в кожаных куртках с красными бантами на отворотах. - Доброго здоровья, - всё же поклонился родителям как положено при входе в дом - Проходите, люди добрые, - севшим голосом поприветствовал отец. Поклонившись рукой, указал на лавку у печи Три друга сели, Егор тут же встал - Ну, долго говорить не буду, нечего эти буржуйские сказки разводить...

- Баб! Бабушка! – я зашёл в избу, как всегда, громко хлопнув дверью - Что зёпашь с порога! – повернула она голову. Бабушка, как обычно сидела на табурете у окна, чего-то вязала, - дверью-то хлопашь, того гляди, дом развалится! Что?! Что стряслось?! Ай пожар где?! Бельмы-то вытарашшил… Бабушка не ругалась. Её манера постоянно ворчать меня не пугала, к этому я привык. Сегодня мне предстояло убедить её в довольно непростом деле, поэтому в пререкания я особо не вступал. - Поесть дашь? - Сам, чай не маленькой...

На масленицу ездили в Петровск на ярмарку. Сосед позвал отца: - Собирайся, Василий. Расторгуемся, девок хоть в Мiр вывезем. В санях места хватит… Отец не противился. С деньгами при новой власти непонятно было. А на ярмарке можно было не только продать, а и выгодно обменять корзины, лапти, да Нюркино вязание на нужные в хозяйстве вещи. Поехали впятером. Мужики торговать. Торговля дело нешутошное, баб к нему не допускали. А ещё Ваську взяли, девок на площади выгуливать. Там-то в Петровском, на масленичном гулянии и заметил краснощёкую хохотушку Анну Егор...

Пятым народился Яшка. Братик явился Мiру маленьким, сморщенным, синюшным каким-то. Может оттого, что сестрёнок младших, Аня сразу после появления на свет не видела. А тут пришлось таскать в избу горячей воды, не папке же с Васяткой в бабий мир нос совать. И, с очередным ведром зашла, как раз в тот миг, когда повитуха Макаровна, подняла, было к свету, глянула между ножек, а потом, взяв одной рукой за обе ножки, тряхнула слегка, висящее вниз тельце, да с размаху шлёпнула по малюсенькой голенькой попке...

Третий день Анне было как то не по себе. Словно какая-то маета во всём теле. Как то непривычно тянуло внизу живота. Не сказать, чтоб сильно, но неприятно. Она уж и тысячелистник жевала, и горькие листья одуванчика. Думала, может съела чего не то. Щи из щавеля или крапивы? Так их с мая варили каждый день. Даже Васька вчера заметил, что с Анной что-то не так. И спросил-то ласково, так она на него, как с цепи сорвалась – «всех собак спустила». На утреннюю дойку еле встала сегодня, хотя солнце светило уже вовсю...

Росла Нюрка справной. Не сказать, что совсем не болела ни чем. Куда без этого? И цыпки на руках и ногах бывали, и сопли, иной раз, до нижней губы. И в жару, бывало, металась. Пугала не боль в голове, не ломота во всём теле, а испуганное мамино лицо и папкин строгий взгляд из-под густых бровей. А когда он один раз, в то время, когда она свалилась в лихорадке, вдруг резко встал и, накинув зипун, вышел из избы, громко хлопнув дверью, а мама широко перекрестила его вслед, Нюрка подумала: «Всё! Пошел, папка за санями, и щас отвезёт её в тёмный лес...