Рубрика Заметки. Жизнь после 50

— Опять этот запах, — прошептала я, застегивая потрепанную кожаную сумку. Медленный, въедливый, стыдный запах таблеток, пластырей и сердечных капель. Он пропитал всё: кошелек, носовой платок, бумажку с телефонами врачей. Он был моим личным клеймом, моим позорным знаком. Я — старуха. Пациент. Обуза. Я избегала смотреть в зеркало в прихожей, но оно ловило меня всегда. В его холодной глубине жила незнакомка. Не я. Та девочка когда-то бегала босиком по пыльной дороге. А у этой — лишь веер морщин у глаз, как следы от высохших слез, которых уже никто не видел...

— Ухожу, Александр. Прости. Она произнесла это так же просто, как когда-то говорила «картошку купи» или «сын звонил». Стояла в дверях, в своем коричневом пальто, которое я всегда любил, и держала сумку. Всего одну. Сорок лет жизни в одну сумку. Я сидел в своем кресле, том самом, с вытертой на правом подлокотнике велюровой обивкой, и не мог издать ни звука. Мозг отказывался складывать эти слова в смысл. — Ты… куда? К врачу? — выдавил я, чувствуя, как глупо это звучит. — Нет. Я ухожу совсем. К другому человеку...

— Мария Ивановна? Больше не звоните моему отцу. Голос в трубке был острым и гладким, как лезвие ножа. Я сидела, прижимая телефон к уху, и не могла вымолвить ни слова. За окном медленно гас осенний вечер, а в моей тихой квартире вдруг стало совсем темно. — Он пожилой человек, ему не нужны эти приключения. Мы забрали его телефон для его же спокойствия. И вам советую успокоиться. Щелчок. Гудки. Я опустила трубку и посмотрела на свое отражение в темном стекле. Старая женщина с растерянным лицом. Так вот чем закончилась наша осень...

Часть 1 — Как Андрей? Что врачи говорят? Светлана встретила мужа в прихожей, снимая с него пальто. Обычный жест, отточенный за тридцать лет. Но сегодня ее рука повисла в воздухе, когда Николай резко уклонился от ее прикосновения. Он прошел в гостиную, не глядя на нее. Его движения были механическими, точеными. — Николай? Что случилось? С Андреем что? Он остановился посреди комнаты, у их общего дивана, на котором они вечерами смотрели фильмы, где она засыпала, положив голову ему на колени. Он медленно повернулся...

— Коля, останься. На минутку. Голос Андрея был похож на скрип сухого листа под ногой — тихий, ломкий, чуть слышный над мерным писком аппарата. Николай, уже поднявшийся с пластикового стула у кровати, замер. Он собирался было сказать, что Елена ждет его в коридоре, что не надо утомляться, но что-то в лице друга заставило его медленно опуститься обратно. Комната была пропитана запахом болезни — сладковатым, лекарственным, с примесью чего-то нежилого и чужого. За окном медленно спускался вечер, окрашивая стерильные белые стены в свинцово-серые тона...

Часть 1 — Мама? Что это значит? — голос Владимира, отца Маши, прозвучал глухо, будто из глубокой ямы. Он всё ещё стоял, отставив в сторону свой стул, и его лицо, обычно такое румяное и уверенное, стало серым и обвисшим, как у больного. — Что он говорит? Анна Петровна медленно подняла на него глаза. Слёз в них уже не было, только пустота и бездонная усталость, которую копили, наверное, все пятьдесят лет. — Это значит… — она сделала глубокий, прерывистый вдох, и её пальцы наконец разжали жемчужное ожерелье, оставив на шее красные следы от усилия, — что твой отец… твой настоящий отец… это Борис...