Рассказы

Тишина в гостиной была плотной и тягучей, как смола. Две женщины сидели на выцветшем диване, разделенные пятнадцатью годами не-знания, а пространство между ними пульсировало немой претензией. Диана, младшая, ощущала каждый вздох Киры, старшей, кожей – тот знакомый с детства холодок неприятия, что пробирал до мурашек даже сейчас, когда их объединило горе. Смерть отца. Иван Федорович. Его физическое отсутствие лишь подчеркивало незримую стену между ними, возведенную годами обид, невысказанных упреков и фундаментального непонимания, почему одна сестра для другой всегда была чужой...

Тепло классной комнаты вдруг стало невыносимым, давящим. Каждое слово Риммы Петровны, произнесенное с жалостливой строгостью, обжигало двенадцатилетнюю кожу Сережи, словно раскаленные угольки стыда. Учительница говорила о его отце, Олеге. Говорила о том, что лучше бы забыть, что хотелось бы вырвать из памяти – о пьяном позоре на родительском собрании. Мальчик сидел, вжавшись в спинку стула, стиснув зубы до боли, чтобы не сорваться и не убежать прочь из этого кабинета, где воздух густел от невысказанного осуждения...

Тротуар под ногами казался неровным, злым. Каждая плитка – капкан для каблука, каждая трещина – повод споткнуться о собственную раздраженность. Рука Елены сжимала маленькую, беспокойную ладонь дочери с силой, которая уже не была защитой, а превратилась в клетку. Каждый шаг Алины – вызов, каждое дерганье – игла, вонзающаяся в и без того воспаленное самолюбие матери. Давление общества – этот незримый, но такой тяжелый груз ожиданий от «правильной» матери с «послушным» ребенком – давило на плечи, заставляя дышать поверхностно, рвано...

Тишина в гостиной после разговора с Виктором была густой, как смола. Она оседала на кожу липкой пленкой, затрудняла дыхание. Ольга сидела, глядя на свои руки – эти руки, которые так старались обнять, накормить, утешить. Руки, державшие костыли и трость. Руки, писавшие бесконечные чеки. Сейчас они лежали на коленях, беспомощные и чужие. Три года. Три года колонии. Слова судьи все еще звенели в ушах, холодные и неумолимые, как сталь наручников. А где-то глубоко внутри, под слоями усталости, боли и разочарования, шевельнулось что-то другое...

Холодный мартовский ветер рвал воротник пальто, леденил щеки, но это было ничто по сравнению с ледяной пустотой внутри. Гроб опускали в землю. Родители, согнувшиеся под тяжестью невосполнимой потери. Его сын, маленький Леша, смотрел куда-то поверх могилы широкими, непонимающими глазами. И я стоял рядом – Алексей, старший брат. Брат, который так и не сумел достучаться, не сумел понять, не сумел спасти. Дмитрий. Имя это теперь навсегда отпечаталось на холодном граните. Давление общества – тихий шепот осуждения соседей, знакомых – витал в промозглом воздухе...

Сорок два года. Возраст, когда кажется, будто жизнь уже написала свой основной сюжет чернилами привычек и обязательств. Сюжет, в котором ты – скорее персонаж, чем автор. Стоишь на перроне, наблюдая, как подруги хвастаются внуками или карьерными взлётами в соцсетях, а в груди – смутная тяжесть. Не горечь, нет. Скорее, тихое удивление: неужели это всё? Неужели та яркая, трепетная девочка, что мечтала о звёздах и великой любви, растворилась в бесконечных списках покупок и усталых вздохах по вечерам?...