Понаписали

«Шаровая молния» Лю Цысиня Метафора «наблюдателя», на первый взгляд невинная, послужила тому, что физическую науку со всем её авторитетом стали эксплуатировать в таких контекстах, о которых сами физики обычно и не подозревают. О примере подобных злоупотреблений можно прочитать в главе из книги Ж. Брикмона и А. Сокала «Интеллектуальные уловки», посвящённой Бруно Латуру. Вкратце: теорию относительности Эйнштейна тот пытается трактовать как социальный этюд о контроле над людьми — на том основании, что в её учебном изложении воображаемый учёный собирает информацию от воображаемых движущихся наблюдателей. В отечественной философии подобными междисциплинарными аналогиями отличился В.С. Стёпин с его «неклассической» и «постнеклассической» науками. Квантовая механика своими превращениями волны в частицу при «наблюдении», конечно, просто напрашивается на то, чтобы использовать её в разных гуманитарных целях. Лю Цысинь, думаю, сделал это не со зла. Сюжет научной фантастики — не худшее место для вольностей с физикой. Однако «Шаровая молния», к сожалению, закрепляет в общественном сознании ложные стереотипы, которые могут быть использованы вовсе не ради художественного замысла. А вообще-то роман очень неплохой, хотя и заметно слабее трисолярианской трилогии.

Дилогия «Лаций» Ромена Люказо Честно говоря, я пропустил добрую половину второго тома, потому что сил моих больше не было терпеть унылую графоманию. При этом концовка никаких сюрпризов не преподнесла. Что тоже кое о чём да говорит: если заглядываешь в конец книги, а развязка изложена в тех же терминах, что и середина, значит автор умудрился не ввести на сотнях страниц ни единой новой концепции и оперировал теми же тремя с половиной персонажами, которых придумал изначально. И всё же двухтомник по-своему примечателен. Во-первых, автор блеснул познаниями в классической филологии. За древнегрекоримское будущее зачёт. Во-вторых, история проявляет проблемы античеловеческой человечности. Поясню, что имею в виду. Тоска, которую навевают книги — прямое следствие идей, в них заложенных. Действие происходит в мире, где люди вымерли, но созданные ими искусственные интеллекты продолжают жить по законам идеализированных человеческих ценностей. Это — отличная метафора мира, к которому стремится любой моралист (в том числе и автор), — мира, где всякое зло устранено через устранение априори испорченного человека. Мистическое небесное царство и утопический коммунизм — примеры таких идеальных обществ, которым мешает сама природа человека. Да просто и расхожие фразы в духе «животные лучше людей», «без людей Земля была бы чище» — симптом того мироощущения, которое воплощено в образах Люказо. Он, наверное, не заметил, что та бессмысленность жизни, которую ощущают описанные им ноэмы без своих создателей, — это бессмысленность и его книг тоже, поскольку в них воспевается обесчеловеченная мораль. Не человек служит морали, а мораль человеку. В плоскости литературы это можно читать так: если персонаж живёт лишь ради идеалов, он не живёт и он не персонаж. А если пытаешься писать про роботов, которые служат своим программам, да ещё с претензией на моральную позицию, результат будет похож на инструкцию к пылесосу, начертанную проповедником на скрижалях. Книги мёртвые, как древние языки, которые так милы автору.

Тетралогия «Изменённые» Лукьяненко Лукьяненко среди тех авторов, книги которых стабильно доставляют удовольствие. Если его имя на обложке, можно смело брать и читать: как минимум, будет не скучно. «Изменённые» в этом смысле дают то, чего от них ожидаешь: вокруг героя буря событий, мир постепенно открывает свои тайны, масштаб происходящего нарастает и следить за ним, происходящим, весело. Персонажи, правда, не ныряют психологические глубины; но приключенческая проза в смысле исследования человеческих душ — так или иначе заплыв на мелководье. Возможно, оно и к лучшему, когда автор хорошо представляет, для чего пишет, и не пытается напихать в текст лишнего. Об экшене говорить неинтересно, его интересно читать. Предмет для разговора об «Изменённых» однако есть. Мир серии стоит на метафорах, которые, на мой взгляд, несут важный и полезный меровоззренческий месседж. (Если вы ещё не знакомы с книгами, на этом месте стоит отвлечься и познакомиться, потому что дальше будут спойлеры.) В «Изменённых» все разумные существа генерируют смыслы. Поскольку это фантастика, а не философский трактат, смыслы овеществляются в кристаллики, которые можно собирать, продавать, красть и т.д. Более продвинутые расы пылесосят их у менее продвинутых, тем самым ещё больше увеличивая своё могущество. Элита этих смысловых князей мира сего представляет собой коллективные личности, слитые из выдающихся индивидов. С помощью же редкого фундаментального смысла такие многогранные личности могут далее соединиться в живого бога — Высшего. Высший, как и полагается богу, определён некоторой темой. Но он не «отвечает» за неё, подобно тому как Дионис отвечал за виноделие, а стремится поглотить или победить других Высших, чтобы именно его фундаментальный смысл доминировал для всей жизни в галактике. Нетрудно догадаться, что эта фантастическая система — метафора межгосударственных отношений во вполне повседневном нашем, невыдуманном обществе. Земля, на которой что-либо актуальное продаётся только в «Комках» пришельцев, — это, ясное дело, Россия 90-х. А в общем это любая страна, из которой тянут цивилизационный потенциал в обмен на цветные бусины. Инсеки и Прежние, в конечном счёте формирующие единого Высшего, — империалистические государства, которые воюют между собой, но по сути оказываются эманациями одной хищнической идеологии. С конфликта между этими сторонами сюжет начинается. Однако, если оставаться в данных рамках, конфликта и нет — одна безысходность. Либо ты воюешь, чтобы стать царём горы, либо ты ресурс для этой войны. Что ещё хуже, личность царя определяется в общем не тем, кто одержит верх, а характером борьбы: даже и победив, ты потеряешь себя, так как, чтобы победить, надо стать самим содержанием войны и больше ничем. На эту проблему Лукьяненко даёт два варианта ответов. 1) Смысл тэни, который воплощается в Высшего в конце третьей книги. Он ведёт ко всепоглощающей торговой системе и, очевидно, олицетворяет глобализм. На первый взгляд, неплохое решение: вместо того, чтобы воевать, мы образуем вселенскую кооперативную сеть. Однако эта сеть обезличивает настолько же, насколько и вечная борьба. И проблема здесь не только в том, что у граждан такой системы ограничено самовыражение. Информационно единое тело накапливает ошибки и дезадаптации, так что может быть целиком повержено при любом изменении условий (как это случилось с СССР). 2) Смысл Максима, который обретает форму Высшего в конце серии. Он становится аватаром метаидеи о ценности множества смыслов и их конкуренции. В книге Высший Максима оказывается чем-то вроде галактической антимонопольной службы, а в реальном мире воплощает эту мысль идеология многополярности. Так уж получилось, что нелитературным аватаром метаидеи о множественных смыслах стала Россия, а также и Китай. И, на мой взгляд, эпистемологически это действительно высший смысл. Почему это так в подробностях — тема отдельного разговора. Но я рад, что теперь есть популярные книги, которые выражают драгоценную мысль: чтобы оставаться цивилизованными, нам нужны цивилизованные противники, а не друзья. И нашим противникам нужны мы.

«Homo Deus: Краткая история будущего» Юваля Харари До меня дошли слухи, что Харари для современного глобализма — примерно то же, что Джованни Джентиле для фашизма. Автор актуальной политической философии. Если это так, то глобализм — довольно скучная и вторичная идеология. Заглавием автор явно хотел польстить читателю. Какой человек не хочет стать богом, спрашивается? Тем забавнее, что под конец Харари приходит к выводу, что люди в общем-то и не нужны. Главное упрощение, которое при этом предлагается принять на веру, в том, что человек — это алгоритм. И Харари почему-то уверен, что современная нейробиология доказала сие, так как не нашла между нейронами души. По какому кругу уже повторяется эта история? Наука делает очередной шаг в истолковании психики, и тут же появляются модные мыслители, которые провозглашают, что теперь-то теперь мы уже всё знаем о человеке и наконец-то наконец можем свести его к статусу биомашины. То же самое было, например, после открытий Павлова в теории рефлекса: рефлексами попытались объяснить всю психическую деятельность, и это стало кредо целой психологической школы бихевиоризма. Харари не без остроумия обозревает технологические тенденции и ставит их в общефилософский контекст, но вся собственная позиция, на которую он способен, — это позиция ограниченного, но очень оптимистичного механициста, который опять взялся воевать с нематериальными душами. Все достижения компьютерной техники и нейронауки на самом-то деле мало что добавили к этой точке зрения. С тем же успехом людей можно по старинке сравнивать с часовым механизмом. Ведь главная мысль здесь — не понять человеческую природу, разобрав сложное на простое, а опошлить её простотой. Есть большая разница между тем, чтобы объяснить, и тем, чтобы обесценить. Научные оптимисты вроде Харари кидаются обесценивать, даже и не объяснив до конца. Мистической души мы в человеке не найдём, хотя найдём ещё много интересного. Но это не значит, что, говоря «душа», люди стреляют в пустоту. Самое существенное, что стоит за этим словом, — уважение к человеку, как бы он ни был устроен. И богом ему для того, чтобы считаться достойным уважения, быть совершенно не обязательно. Ни в технологическом, харарьском смысле, ни в религиозном, а точнее христианском. Спор между механицистами и мистиками вообще порочен. Те и другие хотят вылепить из человека нечто большее, чтобы начать его ценить. Тогда как всё ценное в человеческой природе — здесь-и-сейчас, в его вполне телесном и повседневном существовании. Главный вывод, на который наталкивает книга Харари: нам очень нужна материалистическая теория души. Иначе науку для своих целей так и будут приватизировать те философы, которым лень иметь дело со сложным и противно — с высоким.

Трилогия «В память о прошлом Земли» Лю Цысиня и её полуофициальное продолжение Баошу «Возрождение времени» Такие книги выходят не каждое десятилетие. Чтобы прожитая в XXI веке жизнь считалась полноценной, прочитать трисолярианский цикл Лю Цысиня надо обязательно. Но, кроме вневременного значения, он особенно к месту звучит сейчас, в месяцы СВО. Потому что одна из сильных тем в «Задаче трёх тел» — литературное исследование того, как человек может предать собственный вид. Казалось бы, пришельцы не скрывают, что мы только мешаем им собственным существованием. Занимаем жизненное пространство, что очень бы пригодилось цивилизации, которая богата на технологии, но испытывает нужду в ресурсах и комфортных природных условиях. Что может заставить человека помогать ей, уменьшая шансы себе подобных на выживание? Идеализм прогрессиста. Личные обиды. Тяжёлая судьба. Самоненависть. Всё это описано в книгах Лю Цысиня; и всё это мы наблюдаем сейчас в людях, которые отправились за рубеж шельмовать свою страну, когда та ведёт борьбу за собственное выживание. Трилогия замечательна и в других отношениях. Это фантастика, которая по праву носит название научной, а не прикрывает им технофэнтези (как обычно случается). Теория тёмного леса не хуже других представлений об инопланетной жизни, которые на данный момент есть у человечества. А то, как в произведении обыгрывается идея многомерности Вселенной, может стать предметом долгого и интересного разговора с компетентным учёным. У серии правильно выстроен сюжет: он постепенно ведёт от частных судеб, которым хочется сопереживать, через убедительную мотивацию героев и их участие ключевых событиях к потрясениям вселенского масштаба. А уж концовка «Вечной жизни смерти»… Ух! Это вам не Вернор Виндж и ему подобные с их беззубым благодушием. Но ещё прекраснее, что на этой концовке произведение Лю Цысиня не завершилось. Его продолжил не сам автор, а один из ранних читателей — и это, как ни странно, придало серии новое измерение. «Возрождение времени» превратило трисолярианскую трилогию в метаповествование. В тексте Баошу мало действия, много теории, тут и там раскиданы шутки, над которыми я хохотал в голос. Книга подхватывает некоторые сюжетные линии и части художественного мира из тех, что Лю Цысинь оставил непрояснёнными или незавершёнными, и даёт им трактовку, которую счёл удачной и автор основного произведения. Я с ним согласен. Так эта выдающаяся история оказалась законченной дважды.