Невыдуманные истории. Рассказы священника Игоря Сильченкова.

- Красавица! Хочешь амулет на удачу? Всем нужно. Но я тебе отдам. Тебе нужнее. Красивым без удачи никак нельзя. Родиться красивой - мало. Надо, чтобы везение было. Тогда и замуж можно за богатого, и дом в три этажа с прислугой, и дети будут здоровые. И сама с годами не испортишься. Весь этот монолог, сказанный легоньким тихим речитативом, скорее мурлыканьем, окутал полуспящую в купе поезда девушку с длинными белокурыми волосами. Она и не заметила, как протянула руку, и сама надела на шею то, что предлагала смуглая кареглазая женщина...

«Как же больно…» - стонала Ирина Иосифовна. В темной комнате, с повязкой на голове, она пыталась найти позу, чтобы мигрень притупилась хоть на мгновение. Боль то нарастала, то зависала в одной точке, то делала шажочек назад и снова обрушивалась всей своей мощью. Хлопнула входная дверь. От звука сразу зарябило в глазах. В комнату просунулась голова Лешки, тринадцатилетнего сына Ирины Иосифовны: - Мам, ты как? - Плохо, сынок, - еле слышно простонала мать. - Там картошка с мясом вчерашняя в холодильнике...

Ильяшка умер после полуночи. Он только вздохнул как-то коротко, как будто всхлипнул во сне, и все. И вмиг он стал для Риты чужим, словно она никогда не видела этот выпуклый детский лобик и синеву закрытых глаз, обращенных теперь только внутрь. Запах родного тельца, испоганенный болезнью, словно исчез. Перед матерью лежал совсем чужой ребенок, и она уже ничего не могла для него сделать – ни поправить одеяльце, ни смочить сухие губы, ни шепнуть ставшие обыденными слова нежности и тоски. Рите было тридцать, а ее сыну Илье четыре...

Юля уже второй час укладывала спать свою пятилетнюю дочь. Настя не то, чтобы капризничала. Просто она не так часто видела маму. Юля много и допоздна работала. Чаще Настю укладывала бабушка, а вот сегодня, в субботу, Юля решила побольше уделить внимание дочке. А той - только в радость. Не без хитрости. Никак она не засыпала. Уже и песенки спеты, и стихи рассказаны. Дошло дело до сказок - и знакомых, и только что придуманных. Сидит Юля рядом с лежащей Настей и, практически сама засыпая, рассказывает: - И пошла Красная Шапочка в лес...

Ольга Аркадьевна с людьми будто бы вообще не умела разговаривать. Она орала. Или фыркала и огрызалась. И при этом матерились. Она орала на сына, на мужа, на младшую сестру мужа, на подчиненных, на соседей, на парикмахера, массажиста, на врачей и - не поверите! - на саму себя, когда, например, весной не влезла в любимую кофточку. На нее обижались, ее сторонились. Семья преимущественно молчала. Напряженно, угрюмо молчала, позволяя себе непринужденное общение только в отсутствие Ольги Аркадьевны. Началось это внезапно, лет пять назад...

Было это в незапамятные доковидные времена. Всего-навсего лет шесть назад. Поздней осенью появилась в нашем селе бродяжка - неопределенного возраста, одетая в старый овчинный тулуп, растоптанные кроссовки размера эдак сорок третьего, но без признаков алкоголизма. Так ее описывали люди. Говорили, ночует она в развалинах старого пансионата. Я слышал, что она ходила по берегу моря и звала кого-то, а может разговаривала сама с собой. Возник вопрос о психическом здравии человека. А такой человек наверняка нуждается в помощи...