Гватемала, деревня Чуинахтахуюб

Сегодня уволили врача В. – одного из наших волонтёров. Честно, было максимально неожиданно. В смысле, про возможность увольнения любого из нас все мы знали, заранее знали, сами контракты читали во всех подробностях и сами их подписывали. Но тут было внезапно по максимуму, ничто не предвещало. Через несколько дней В. должен был уехать в Никарагуа и сегодня у него как раз был запланирован приветственный звонок с директором никарагуанской клиники. Выйдя со звонка, он сказал, что в Никарагуа он не едет и из нашей гватемальской клиники ему придётся уехать сегодня. Больше подробностей не рассказал, выглядел обиженным и молча ушёл в свою комнату, собираться. По распоряжению гватемальского директора, приехал наш водитель Сальвадор и увёз В. на своей флитере в Момостенанго, ближайший город, из которого уже можно добраться общественным транспортом до столицы или ещё куда. Мы остались вчетвером: врач-педиатр Лиза, врач-терапевт Ирина, медбрат Кирби и фотограф я. Терялись в догадках о случившемся, но, молча, про себя, чтобы не нагнетать обстановку домыслами. Ждали вечернего звонка нашего директора – с пояснениями. Директор позвонила нам сразу же после того, как мы отпустили последнего пациента. Рассказала о настоящих причинах увольнения коллеги, расспросила, как мы себя чувствуем после произошедшего. Оказалось, уволили В. за прямое и тяжёлое нарушение волонтёрского контракта – харассмент. Говоря по-русски, за приставания к коллегам женского пола. Оказывается, не раз и не с одной он пытался установить нерабочие отношения. С кем-то ограничилось тонкими словесными намёками, с кем-то перешло в агрессивный шантаж, а с кем-то и вовсе дошло до насильственной попытки физического контакта. Хорошо, что только попытки. Собственно, после именно этого случая начали процедуру расследования, все остальные девочки до этого молчали. Считали, что ничего критичного не произошло. Подумаешь, о попу несколько раз как бы случайно шоркнулся и вопросы попытался позадавать слишком личные. Подумаешь, перед сном в общей комнате жаловался на то, что его мужские потребности не удовлетворяются здесь и было бы неплохо, если бы коллега проявила сочувствие. Подумаешь, выход из аптеки как бы в шутку перегораживает. Не жаловаться же из-за такого. И, вообще, может быть сама чем-то повод дала. Может зря при всех рассказывала, что в какой-то прежней жизни любила на танцы ходить. Может зря помочь аптеку разобрать попросила. Не выдержала Лиза. В один из вечеров, В. зажал её в тёмном углу и пытался поцеловать. Она долго молчала. Но, неприятные намёки с его стороны продолжились и она, боясь повторения, всё ж таки обо всём рассказала директору клиники. В ходе внутреннего расследования выяснилось, что с другими девушками тоже происходили подобные ситуации, почти с каждой из команды. По этому поводу в контракте чётко прописано – расторжение одним днём. Вот и расторгли. Когда все мы узнали подробности – стало легче. Во-первых, потому что поняли причины увольнения. Во-вторых, потому что теперь каждая смогла поделиться с другой тем, чего стыдилась и о чём боялась говорить. Пожалуй, в этом было самое хорошее из возможных завершение этой плохой истории – каждая поняла, что нужно было сказать сразу, так как правда могла бы защитить других коллег от подобного опыта. Хорошо, что поняли. Плохо, что никарагуанская клиника оказалась вынуждена чуть дольше работать с одним-единственным врачом, пока не нашли замену уволенному медику. Ну, ничего, в итоге все справились.

Примерно раз в неделю педиатр Лиза делает генеральную уборку всего: клиники, туалета для пациентов, туалета для волонтёров, душевой комнаты, кухни. Вообще всего. Делает несколько агрессивно, громко роняет коробки, вёдра, до скрипа натирает окна. Лиза убирается не потому, что мы всё засираем за неделю, нет. Каждый почти всегда делает уборку за собой, ну, разве иногда сил не остаётся. Лиза убирается потому, что раз в неделю она разговаривает с мамой. Что говорит ей мама мы не знаем. Но каждый раз, когда грохот чуть стихает, мы слышим монотонный металлический голос Лизы: — Мама, это моё дело и моя жизнь. — Мама, мы это уже много раз обсуждали. — Мама, ты меня не слышишь. Примерно через час такой агрессивной уборки и изматывающего диалога, Лиза с красным лицом идёт в душ. Минут через пятнадцать нахождения там, она включает громкую латиноамериканскую музыку. Минут через тридцать она выходит из душа, с нормальным уже белым лицом, завивкой и улыбкой. Мы привыкли. Привыкли, что примерно раз в неделю нужно потерпеть один час, после чего мы получим идеально чистую стерильную клинику и улыбающуюся Лизу ещё на одну неделю. Но сегодня, закончив уборку, Лиза не пошла в душ. Она села на кухне, уронила руки по обеим сторонам стула и смотрела в стену стеклянными глазами. Сидела так, пока Лена собирала на стол. Сидела так и после звонка к ужину. Сидела, когда все уже пришли за стол и начали есть. Первой не выдержала Лена, они как-то ближе всего сдружились тут: — Лиза, ты чего? Есть-то будешь? Лиза шевельнула зрачками, повернула лицо в сторону голоса Лены и уронила: — Я так больше не могу, понимаешь, не могу… Лена попыталась сформулировать что-то поддерживающее, но замолкла. Мы даже не пытались, молчали. Все мы знали, что мама Лизы категорически против выбора своей дочери. Нет, не так даже. Мама Лизы убеждена, что уехав в гватемальскую деревню лечить диареи и простуды, вместо московской ординатуры и последующей карьеры – вот этим поступком дочь сломала себе жизнь. И она не просто в этом уверена, она считает необходимым каждый звонок напоминать дочери о её ошибке и уговаривать вернуть всё, как было. Лиза пытается держаться. Пытается оставить за собой право распоряжаться своей жизнью. P. S. Решила, что буду периодически показывать вам фрагменты из книги, которые тут ещё не появлялись. Не в хронологическом порядке уже получится, конечно, но буду складывать каждый фрагмент в соответствующую ему серию: Гватемала или же Никарагуа. По порядку всё в книге изложено, ну, вы уже знаете.

Была у нас в гватемальской клинике пациентка. Молоденькая девушка из далёкой горной деревни, лет двадцати или около того – возраст точно не смогли узнать. Зато точно смогли узнать, что у неё одно из депрессивных расстройств. Узнали сами и ей постарались всеми способами донести: что голоса в голове – это не боги разговаривают; что мышечная слабость – это не из-за бананов и не из-за проклятия; что лечиться только лишь чтением Библии и жертвоприношением вулкану – это недостаточно. Прописали медикаменты, расписали и разъяснили правила приёма, назначили дату следующего посещения клиники. В следующий приём симптоматика не сильно улучшилась. И в следующий тоже. Врачи меняли дозировки, комбинации препаратов, но добиться устойчивого стабильного состояния пациентки никак не получалось. Лечение сильно осложнялось несколькими вещами. Во-первых, семья пациентки к её заболеванию отнеслась категорически неприязненно, решили они, что это она так от работы отдохнуть решила, вот и притворяется. Сложно поправляться, когда дома тебя встречают криком и побоями, очень сложно. Во-вторых, ресурс клиники на тот момент был сильно ограничен тремя-четырьмя психиатрическими препаратами. Не шибко большой ассортимент, не разгуляешься в подборе нужного действующего вещества, что есть. В-третьих, на пациентку было сложно рассчитывать, почти невозможно. Она не приходила в дни назначенного приёма, приходила в другие. Если даже приходила в нужный день, то не в то время. Ничего такого, как будто бы, можно понять человека, который болен да и вообще не привычен за временем следить. И всё же это было критично, потому что наши врачи, пытаясь помочь, договорились об онлайн консультации с испаноговорящим психиатром, который мог бы лучше диагностировать болезнь и подсказать возможные способы лечения в этой ситуации. Но психиатр, он же не в клинике, он в телефоне. И, конечно же, он совсем не собирался просидеть перед телефоном весь день в ожидании. Девушка не пришла на одну такую встречу. Не пришла на вторую. Дальше я уехала в никарагуанскую клинику и не знаю, чем в итоге закончилась эта история. К чему я вспомнила-то про это. К тому, что тогда мне было искренне не понятно. Ну, как же так, тебе же вот, могут помочь! Бесплатно, профессионально. Почему бы не прийти? Почему бы не воспользоваться? Ребята мне разъясняли, что пациентке в таком состоянии непросто себя мобилизовать. Я кивала понимающе и непонимающе одновременно. А теперь… Недавно мы на выставке с мужем были. Так вот я возвращалась к описанию каждого экспоната по три-четыре раза. Не чтобы рассмотреть, а чтобы попытаться прочесть табличку – буквы расплывались перед глазами. Обычные такие буквы, не заковыристые, чёрные на белом. Что может быть проще, чем прочесть? А они, суки, плывут и плывут, ну. И сегодня вот. Надо позвонить в ПНД, на приём записаться. А я не могу. Телефон в руках держу, а куда жать – не понимаю. Как чушь звучит, правда же? Номер записан, возьми, нажми, говори. А никак. Это я к тому, что теперь очень понимаю ту пациентку, очень. P. S. Телефон я победила, в итоге, не переживайте. Просто рассказываю для иллюстрации того, как порой сложно понять кого-то, пока сам на его место целиком не встанешь, не потопчешься. Стоит иметь это ввиду, определённо.

Кирби не покидает идея развести огород на кучке земли, насыпанной посреди двора клиники. Там уже растёт розмарин и авокадовое дерево. Авокадо, правда, нет и никогда не было, а дерево есть. Но Кирби этого недостаточно, он ужасно хочет вырастить что-то съедобное. Каждый вечер после работы он шарится по окрестностям, ищет что-то пригодное для выращивания. Приволок жухлые листья лемонграсса и странной длинной мяты, с корнями выкопал, как положено. Посадил. Теперь наша кошка валяется не на земле, а на подушечке из листвы. Лемонграсс ей нравится больше, чем мята. Срезал макушки у купленных на рынке ананасов. Конфисковал три кружки из обихода, налил воду, рассадил туда ананасовые макушки, ждёт корней. Выковырял семечки из кабачков. Кабачки были так себе, поэтому семечки из них почти все худые, полые внутри, без мякоти. Всё же набрал несколько плотных, хороших, воткнул в землю. Из томатов тоже наковырял семечек, насыпал землю в коробочку, рассадил. Ананасы в чашках дали корешки – белые, волосистые, как щётка. Кирби выкопал лунки, высадил. Где-то вычитал, что урожай будет примерно через полгода. Расстроился, что ему уезжать через две недели, не успеет застать его, брал со всех слово, что тот, кто останется здесь дольше всех пришлёт ему фото урожая. Уезжая, завещал мне помидорную рассаду, которая слабо напоминала рассаду, скорее – зелёные волоски, пытающиеся отвалиться от подпорки и сбежать из коробочки. Ананасовые посадки погибли через месяц. Хоть мы и поливали, и от солнца прикрывали, не помогло. Кабачковые семечки погибли, даже не проклюнувшись. Я раскопала несколько – проверить, нашла вместо них комочки пушистой плесени, сгнили. Помидоры тоже не дожили до посадки, слабенькими оказались. Мяту кошка в конечном итоге выкопала и сделала в неё свои кошачьи дела. Лемонграсс единственный, кто прижился, ничего. Хоть чай есть из чего заваривать, кисленький.

Собираемся ужинать. Знакомимся, запоминаю: кто откуда и как зовут. Лена, реаниматолог из Москвы, её уже запомнила. С ней я и жить буду в комнате, только у неё есть свободное спальное место. Раскладывая свои вещи, заметила, что у неё на тумбочке лежит православное Евангелие – ещё одна точка соприкосновения, помимо того, что обе мы из одной страны. Лиза, педиатр и тоже из Москвы. Наверное, именно поэтому она больше других общается с Леной, у них тоже много общего. Общая Москва  и московские парки, общие больницы и, частично, общие коллеги, общее личное – обе с некоторого времени в разводе, Лена чуть дольше, Лиза с этого года, недавно. В. (имя не указывается полностью из-за последующих печальных событий с участием этого коллеги), военный врач из небольшого городка в Центральной России. С ним трудно сразу понять, что такого общего у меня и у других волонтёров с ним. В отличии от девочек, он менее чётко формулирует свои мысли и задаёт ещё меньше вопросов. Пока не понимаю, но, ничего – мы ещё раззнакомимся тут, как следует, я тут надолго. Мириам, медсестра из Португалии, подаёт на стол ужин – сегодня её очередь готовить. Тут всё по очереди: один волонтёр готовит, другой моет посуду. На следующий день готовит тот, кто вчера мыл посуду и так далее, по графику. Лена вписывает меня маркером в график, так что завтра я мою посуду, а послезавтра впервые готовлю здесь на всю команду. Запечённые овощи от Мириам – вкусное, хотя и недостаточно острое блюдо, на мой вкус. Можно доложить перец себе лично, перец есть. Мириам хохочет над тем, что я в первый же день в клинике плачу. Это я не плачу, это перец. Почти сразу после ужина ложимся, в 21:00. Здесь всё по свету: с ним вставать в 5:30 утра, с ним и ложиться, так принято. Завтра суббота, поедем на рынок, так тоже принято – по субботам туда ездить, когда в клинике нет приёма пациентов. Заматываюсь в шерстяной костюм и два одеяла. Ночами тут зябко, около нуля, горы.

Семья сеньора Андреаса и сеньоры Марты – одна из самых образованных в Чуинахтахуюбе. И я сейчас не про привычное образование – в школе они оба учились по нескольку месяцев всего, Марта даже читает с большим трудом, писать и вовсе не может. Я про другое. Познакомилась с ними случайно – сквозь заросли вышла прямо в их кукурузное поле на склоне горы. Смеркалось, они уже собирались уходить. Прошлась ними до дороги, познакомились на ходу. Напросилась на завтра прийти поработать с ними в поле, поговорить. Разрешили. На завтра встретились по свету, днём. Сеньор Андреас убирал с поля камни, высохшие старые кукурузные стебли, нападавшие сосновые ветки откладывал в сторону – для костра. Сеньора Марта готовила кукурузные и фасолевые зёрна к посадке, выбрасывала пустые, подгнившие, оставляла в корзинке хорошие. Мне поручили сначала рыхлить мотыгой каменистую землю, не всю подряд, а лунки – каждая на расстоянии одной ступни от другой. Походя разговаривали. Андреас рассказал, что он был в числе тех мужчин из деревни, кто семь лет назад помогал строить клинику. — Как там поживает доктора Виктория? Я помню её, хорошо помню! — У неё всё в порядке, она приезжала сюда недавно. — Дети-то у неё появились? Она хотела, помню. — Да, у неё скоро четвёртый родится. — Ох, четвёртый! Значит, и правда, хорошо живёт. Дожидаюсь, пока Андреас отойдёт подальше, к краю поля. Шёпотом спрашиваю у сеньоры Марты: — А почему у вас только двое детей? Тут почти у всех много… — Потому что видите, у нас поле маленькое, его на больше детей не хватит, даже двоих нам сложно прокормить. — Как вы делаете, чтобы больше не появились дети? — А я к вам в клинику хожу каждые три месяца, укол делаю. Когда мы с мужем узнали, что в клинике можно будет и детей лечить и уколы такие ставить, мы сразу поняли – хорошо это для нас будет. Мы в клинике вообще много хорошего узнали. Вспоминаю, что на днях, действительно, видела Марту в клинике, приходила на инъекцию. И ещё несколько раз видела их детей – пару раз в месяц каждый точно простынет, особенно во время сезона дождей зябко в доме. — А соседи что-то говорят вам, спрашивают, почему у вас не много детей? — Говорят иногда. Говорят, что родили бы мы ещё двоих детей, смогли бы второе поле получить и больше кукурузы выращивать. Но мы знаем, что второе поле не поможет нам, на четверых детей будет мало. А ещё я могу умереть в родах и тогда мужу плохо будет с детьми одному. Так что лучше мы будем самую лучшую кукурузу на своём маленьком поле сажать, зато она точно вырастет и нам будет что поесть. Протягивает мне корзину с отсортированными кукурузинами: — Кидай в каждую лунку по пять зерён. Я буду закапывать.