Трогательные рассказы

– Уберите эту тварь из коридора! Опять у кухни сидит! – Валентина Ивановна размахивала веником перед моим носом. Я подхватила Мусю на руки. Мы жили в коммуналке – четыре комнаты, общая кухня, общий санузел. Я занимала самую маленькую комнатку в конце коридора, Валентина Ивановна – соседнюю после развода с мужем. – Валентина Ивановна, Муся просто вышла со мной, пока я чай ставлю. – В комнате держи! Это общий коридор, а не кошачий приют! – Но вы же Тузика своего выпускаете гулять. – Тузик – собака!...

Анна стояла на платформе «Маяковской» и не могла поверить. Шарфа не было. Она проверила все карманы, сумку, оглядела пол вагона через закрывающиеся двери. Бесполезно. Поезд унёс последнюю память о бабушке. Это был не просто шарф. Толстая шерсть домашнего прядения, неровная вязка – бабушка вязала его в эвакуации, в Ташкенте, из распущенного старого свитера. Тёмно-синий, с вышитыми красной нитью инициалами «А.С.» в уголке – Анна Сергеевна. Бабушка носила его всю жизнь, потом передала маме, а после маминой смерти он достался Анне...

Виктор Андреевич сидел у окна, которого больше не видел. Привычка осталась с тех времён, когда глаза ещё различали свет и тень, очертания и цвета. Теперь только тепло солнца на лице напоминало, что за стеклом – день. Три года прошло с того инсульта. Три года темноты после семидесяти лет, наполненных музыкой и красками. Концертные залы, аплодисменты, чёрный рояль под лучами софитов – всё осталось по ту сторону черты, которую врачи деликатно называли «необратимыми изменениями зрительного нерва». В доме престарелых «Осенний сад» его поселили в угловую комнату на втором этаже...

Вера Николаевна не планировала заходить в букинистический магазин в тот мартовский вечер. Просто мимо шла после очередного обследования в поликлинике, а в витрине горел такой уютный свет, что ноги сами завернули к двери. Колокольчик над входом звякнул, и запах старых книг накрыл её, как тёплое одеяло из детства. За прилавком дремал пожилой продавец в очках на верёвочке. Вера Николаевна бесцельно бродила между стеллажами, водя пальцами по корешкам. Тридцать пять лет преподавания литературы приучили её руки к этому движению – будто проверяла, все ли книги на месте в школьной библиотеке...

Илья заметил это в первый же день после переезда. Каждое утро, ровно в половине двенадцатого, сосед с третьего этажа – дедушка Семён Петрович – выходил из подъезда с двумя аккуратно завязанными пакетами. В каждом угадывались судочки с едой. Старик шёл медленно, но уверенно, всегда в одну сторону – к старому городскому кладбищу, что начиналось сразу за парком. Мальчику было одиннадцать, и любопытство жило в нём, как вечный двигатель. Но спросить напрямую он стеснялся – дед Семён был человеком молчаливым, на лавочке у подъезда не сидел, с соседками не сплетничал...

– Тамара, ну что тебе стоит? Ты же всё равно одна, детей нет! После смерти квартира государству отойдёт! – тётя Галя в очередной раз завела любимую песню, усевшись на диван в гостиной племянницы. Тамара Петровна, женщина шестидесяти пяти лет, спокойно наливала чай. Эти разговоры велись уже лет двадцать, с тех пор как стало ясно, что детей у неё не будет. – Тётя Галя, я ещё жива, если вы не заметили. – Ну мало ли что! Время летит! Моим детям жильё нужно! У Светки двое детей, ютятся в двушке! А у тебя...