Израиль и миграция

Так весело в Израиле нам за все это время не было ни разу. Как же приятно возвращаться домой. Я смотрела в окно автобуса. Сын задавал вопросы. Я отвечала и прислушивалась к шуткам остальных уже не заключенных. Мы были почти на свободе. Почти люди. Охрана из миграционной тюрьмы в количестве 5 человек сопровождала нас в аэропорт. Один держал наши паспорта и от скуки пролистывал их. Мы как дали паспорта в зоне контроля, так больше их не видели, сотрудники аэропорта передавали их друг другу, а потом...

Доктор пришёл часа через 2. До его прихода я мочила салфетки в холодной воде и прикладывала их к голове сына, обтирала его и вспоминала жаропонижающее, которое осталось в чемодане, а чемодан непонятно где. За эти 2 часа я передумала многое. Наблюдала за сыном. Искала подсказки по симптомам, что же это могло быть. Грешила на еду (температуру могла дать накопившаяся желчь) Открыли дверь. - Что случилось? Я описала доктору свои предположения. Потрогал живот. Измерил температуру. 37.5 — Ребёнок здоров. Наблюдайте. Доброй ночи. Здоров так здоров. Я продолжила обтирание. Когда, как мне показалось, температура пришла в норму, привычную людям стран СНГ — ниже 37, я заснула...

- Мама, а давай опять поедим в этот старый домик: там такие классные кровати и вкусная еда. С такой необычной просьбой недавно подошёл ко мне сын (старый домик — это миграционная тюрьма в Израиле). - Малыш, давай мы лучше полетим в другую страну, — предложила я, потому что такой "интересный" опыт повторять совсем не хочется. К слову о том, что для детей данная поездка была стрессом. Как видите, нет. Всё зависит от эмоционального состояния окружающих взрослых. Но вернемся в тот день, когда...

- Как вас зовут? - Чади. А вас? Так у меня появился "свой" человек среди чужих. Чади - тот огромный тюремный надзиратель — был наполовину турком (со стороны папы), наполовину евреем (со стороны мамы). Он рассказал о законах Израиля, о самой стране, о сотрудниках миграционной службы (то, что можно говорить), задавал вопросы о стране, откуда мы прилетели, о моей работе. Разговор был почти дружеский. Ярко светило солнце. К небу тянулись пальмы. Дети рисовали абракадабру. И только решётки на заборе не позволяли забыть, что мы в тюрьме. - Все будет хорошо, - сказал Чади. Я улыбнулась и показала ему татуировку на руке...

- Вы говорите по-английски? - Да, - ответила я. Психолог улыбнулась (она была очень милой женщиной). Стала спрашивать откуда мы, родственники ли, почему нас не пустили. Я отвечала на те вопросы, на которые знала ответы. Как-то плавно разговор перешёл в непринуждённый. Она рассказала о себе, что родилась в Австралии. Потом сказала, что ей искренне жаль, что мы здесь, но миграционная служба решает , кому можно, а кому нельзя попасть в Израиль, и логика их решений такая , понятная только им...

Утро. Солнечное. Попыталась лечь на спину. Почему так неудобно? Открыла глаза. Камера. Рядом спит сын. На другой кровати (слово "нары" достаточно резкое, хотя и правдивое) спали сестра и дочь. Вроде все хорошо, почему на душе неспокойно. Я начала невольно прокручивать события прошедших дней, вспоминать даты. И... сегодня день рождения моей дочки. 2 года. И мы будем праздновать в тюрьме. Не было смысла сдерживать слезы. Всё спали. Впервые за долгое время (а эти 2 дня тянулись бесконечно) я расплакалась: почему мы здесь, почему нас не пустили, почему, почему, почему. Казалось, что вся боль, вся обида, которая скопилась за эти дни хочет выйти со слезами...