Зима, весна, лето и осень Средневековья

"Весною — рассвет. Всё белее края гор, вот они слегка озарились светом. Тронутые пурпуром облака тонкими лентами стелются по небу." Так начинает Сэй Сёнагон свои Записки у изголовья, перечисляя лучшие моменты каждого сезона. Моно-но аварэ - печальное очарование вещей, это эстетическая категория, получившая наивысшее воплощение в литературе эпохи Хэйан. При этом вещи следует трактовать широко, это и предметы, и явления, и люди. Все это подвержено неуклонному изменению и распаду, но мы можем радоваться этому сейчас, однако в этой радости уже заложено воспоминание о печальном будущем того, чем мы любуемся, на нем видны отпечатки уже прожитого времени. В этой преходящести главная ценность такого любования. Да, у нас нет вечности, но есть вот это сейчас. Сэй Сёнагон интересно рассматривать в контексте других придворных писательниц эпохи Хэйан. Мурасаки Сикибу написала Повесть о принце Гэндзи, а также дневники (в которых не преминула уколоть ветреную Сэй Сёнагон), Митицуна-но хаха описала свой опыт "отчаянной домохозяйки" в Дневнике эфемерной жизни. Откуда такой взрыв активности? Литература была отдушиной для образованных знатных дам, томящихся в своих покоях. Позднее она получила название 女流文学 дзёрю: бунгаку — литература женского потока. https://konnichiwa.ru/3795/ Хотя буддизм, придя в Японию из Китая в VI веке, изначально был воспринят именно женщинами, и монахини имели статус равный монахам на протяжении всего периода Нара, в эпоху Хэйан новые течения буддизма приняли мизогинный поворот, отказывая женщинам в возможности достичь просветления. Конечно, такое метафизическое изгнание из общественной жизни сопровождалось и экономическим. Но, хотя в Японии эпохи Хэйан закрепилась патриархальная китайская форма семьи (ёмиэри - жена приходит в дом мужа), местные традиции (привычка к гостевому браку - цумадои - муж навещает жену в ее доме) все же влияли на положение женщин. А в X-м веке стал преобладающим брак сёсэйкон, когда родители невесты выбирают ей мужа и он приходит в их дом. Однако, невзирая на столь обширные возможности создать семью, на женщину налагался ряд запретов, например, на образование. Девочек не обучали китайскому, который был языком делового общения, что сразу изымало их из общественной жизни. Но послужило толчком к развитию литературы на японском https://cyberleninka.ru/article/n/paradoks-zhenskoy-identichnosti-v-epohu-heyan Как я уже писала в статье про Исэ моногатари, благородных женщин нельзя было видеть в лицо, весь флирт был основан на обмене стихами. С этой точки зрения Сэй Сёнагон не была красавицей, стихи ей не очень удавались по общему признанию, однако мужчины вряд ли отдавали себе в этом отчёт (подобно близнецам Тарлтон 😅), привлеченные ее бесконечным остроумием, умением и высмеять кого угодно, и к месту вставить цитату, и отметить что-то важное, что по привычке никто не замечал. Ее записки о придворной жизни очень сложно пересказать, потому что более всего они мне напоминают модернистский поток сознания. Поди перескажи Миссис Дэллоуэй. Её замечательные описания как будто далеко опережают свой век, передавая как бытовые мелочи, так и узнаваемые впечатления: вот прислужницы играют, стараясь хлопнуть друг друга мешалкой, "посматривая через плечо, как бы самой не попало". Вот молодые девушки, участницы торжественного шествия, вымыв и причесав волосы, то и дело тревожно кричат: «У сандалий не хватает завязок!», вот монахам, во всем отказывающим себе, пеняют, что они не могут изгнать демонов, вот император посетил покои жены и экзаменует придворных дам на знание поэзии... Неторопливо разворачивается свиток жизни, которую Сэй Сёнагон не променяла бы ни на что. Здесь она в своей стихии, настоящее воплощение эпохи Хэйан. "Летом — ночь. Слов нет, она прекрасна в лунную пору, но и безлунный мрак радует глаза, когда друг мимо друга носятся бесчисленные светлячки. Если один-два светляка тускло мерцают в темноте, все равно это восхитительно. Даже во время дождя — необыкновенно красиво." Коктейль Белая гора: унция саке, 2/3 oz персикового ликера, 1/3 oz сока лайма (это лучший коктейль с саке)

Внезапно родившийся из теплого осеннего воздуха коктейль (Дымный сбитень, как назвал его муж) на островном виски (2 унции) и сбитне (чуть меньше унции) (с соком половинки лимона шейкануть и процедить) напомнил мне серию книг, посвященных различным мифологиям и чертовщине от МИФ. Я их собираю в фоновом режиме, с этим коктейлем у меня, конечно, ассоциируются две. Это Славянские мифы Александры Барковой (вообще я сейчас читаю её же книгу по мифологии Толкина, интересную особенно ещё тем, что сама она толкинистка со стажем и с эльфийским ником впридачу к ученой степени по филологии) и Кельтские мифы Миранды Олдхаус-Грин (валлийка и профессор археологии). В каком-то смысле эти две книги представляют два разных подхода, возможных в анализе мифов, филологический и историко-археологический. Мне ближе второй, но возможности первого, анализирующего годовые кольца мифологем, также нельзя отрицать. В славянской мифологии мне вообще всегда виделось слишком много измышленного, а ещё больше - привнесённого извне. Вот Баркова ссылается на Константина Багрянородного, рассказывающего про культ деревьев у русов. Но ведь русы в его времена - это была наша правящая верхушка скандинавского происхождения. И их культ деревьев явно растет из Иггдрасиля, а не из славянских традиций. Сколько ещё таких культов было смешано в этом коктейле, называемом теперь славянской мифологией, даже если не брать в расчет тех "кабинетных богов" вроде Леля, которые были "вычитаны" из фольклора в период раннего цветения национального самосознания повсюду в Европе? Наверное, это вопросы для отдельной, совсем не короткой, статьи. Резюмируя же по сабжу, книги эти, конечно, очень коротки для того, чтобы обеспечить полное погружение, во многом появляется больше вопросов, чем ответов (отсутствие ссылок на источники у Барковой заставляет сомневаться в некоторых смелых конструкциях, а у Олдхаус-Грин мне просто было мало всего, про Артура того же, например), но я предлагаю не смотреть на них как на исчерпывающие монографии. Скорее это введение в специальность. Наверняка, многое в них обратит на себя внимание и заставит исследовать эти темы подробнее. И это определенно имеет смысл, потому что мифы - это археология нашего сознания. Как писал Моэм совершенно по другому поводу: "В человеке заложена способность к мифотворчеству. Поэтому люди, алчно впитывая в себя ошеломляющие или таинственные рассказы о жизни тех, что выделились из среды себе подобных, творят легенду и сами же проникаются фанатической верой в нее. Это бунт романтики против заурядности жизни".

Просто небольшой тизер моего большого осеннего чтения. Конечно, после Сёгуна я не могла просто так покинуть Японию. Поэтому решила взяться за классический роман-моноготари эпохи Хэйан о принце Гэндзи Мурасаки Сэкибу. Период Хэйан был временем расцвета средневековой Японии, он длился немногим больше трех столетий, но подарил нам как минимум двух великих писательниц - Сэй Сёнагон (о Записках у изголовья которой я обязательно ещё вспомню) и Мурасаки Сикибу. Когда она служила при императорском дворе, тот ещё не потерял своей основной функции. Ее моноготари запечатлело его слепок на рубеже первого и второго тысячелетий.