КиЧ

Вильгельм думал недолго. Король был не молод, своих детей ему бог не дал, и Виктория – дочка его любимой безвременно покинувшей этот мир сестры, была его единственной наследницей, его отдушиной, его любимой малышкой. Практически любой ее каприз, если он конечно не порочил четь и достоинство короны, выполнялся незамедлительно и беспрекословно. И ее желание оставить себе Питера было исполнено с радостью. С этого момента у мальчика началась совсем другая, полная впечатлений, изысков и настоящих маленьких детских радостей, жизнь...

Распорядитель вышел из тени, не произнеся больше ни слова, открыл клетку и жестом головы приказал Питеру выходить. Мальчик помедлил немного, но, поняв, что спалился окончательно и назад пути нет, поднял свою книгу с земли, сунул ее под мышку и, медленно покорно склонив голову, направился к выходу. Как ни странно, мужчина не сердился, напротив, по его лицу можно было понять, что он крайне доволен своим открытием. Он добродушно протянул Питеру руку, и они медленно пошли по дорожке в сторону невысоких строений, всё дальше и дальше удаляясь от грязной вонючей клетки и шумного зверинца...

Время тянулось нестерпимо медленно, словно его привязали к клетке веревкой. Каждое утро начиналось с завтрака с хорошей порцией разнообразных фруктов. Их приносил один и тот же человек. Он насыпал фрукты в миску, хмурил брови, смотрел, как Питер ест, тер затылок озадаченно и уходил по своим делам. Второй раз Питер видел этого человека, когда солнце было в зените. Обычно он приносил в это время засохший хлеб, какие-то надкусанные коврижки со стола господ и вместо воды наливал в миску молоко. Третий раз мужчина приходил ближе к закату...

Зоопарк короля находился во внутреннем дворе замка и утопал в зелени и цветах. Аккуратные мощеные дорожки петляли между клумб, замысловато остриженных кустарников, экзотических деревьев и причудливых статуй. В гуще листвы пели незнакомые Питеру птицу, а по коротко остриженной траве гуляли настоящие павлины, то и дело распуская над головой невероятные, переливающиеся всеми цветами радуги хвосты. Затаив дыхание и почти не моргая мальчик рассматривал окрестности, он даже забыл на мгновение, куда его ведут...

В ящике было темно и страшно. Карета подпрыгивала на кочках и проваливалась в ямы. Питер несколько раз больно ударился головой, но ни разу не произнес ни звука. Ни одной слезинки не скатилось из его глаз. Обида резкой болью грызла где-то в груди, прожигая дыру и доставляя ужасные страдания. В один момент, повинуясь детской своей наивности, он поверил незнакомому ему человеку и был жестоко наказан за это. Он потерял все: ту небольшую, но всё-таки настоящую свободу, которую давал ему цирк, свою новую странную, разношерстную, но очень дружную семью и любимую подружку...

Из окна кареты высунулась тощая костлявая рука, увешанная перстнями с дорогими, сверкающими в солнечных лучах, камнями, и длинный указательный палец приказал кому-то приблизиться. — Харви! — вскрикнул тонкий пронзительный голос из недр экипажа, — Харви, наглец! Ты где там ходишь? Внезапно, словно из под земли, перед окном появился довольно скромно, но, при этом, очень опрятно одетый седой человек. — Простите, монсеньор, — лепетал он, открывая дверцу и выдвигая вперед складные ступени, — Простите, ради бога...