НАШИ художники

Обе картины Левитана, до которых дотянулись загребущие руки Sotheby's («Лето» и «Заросший пруд»), аукционный дом сбыл по совершенно одинаковой цене. Выручив по 908750 фунтов стерлингов за каждую. Вот ведь ирония жизни: такие разные полотна — и такой нелогично схожий финал... Нынче они заточены в чьей-то частной коллекции, и увидеть их «вживую» можно даже не мечтать. Не удивимся, если анонимный обладатель разместил их рядышком. Вряд ли понимая, насколько это странно и даже неуместно... У этих картин, даром что писанных одной и той же рукой, разные души...

🏛 ГМИИ им. А.С. Пушкина О, «Солнечный день. Меррекюль»! Картина не просто о моменте летнего блаженства, а почти балет теней и ветвей, поставленный Иваном Шишкиным на сцене прибалтийского курорта. Картина, написанная в период, когда его увлекали изыски изменчивых состояний природы. Меррекюль, тогдашний «северный Баден-Баден», казался петербуржцам местом тихой роскоши и физического перерождения. Как раз то, что доктор прописал уставшему от студийной пыли художнику. Он неоднократно ездил на воды, увлеченно работал и создал несколько ярких пейзажей...

В 1905‑м году Париж содрогнулся. На Осеннем салоне в зале с ожидаемыми скульптурами и привычными зрителю картинами стояла Она. Работа Анри Матисса «Женщина в шляпе». Сочетание грубых мазков и невероятно дерзкой цветовой палитры — зелёный в лице, апельсиново‑розовый в тени — вызвали у парижан в лучшем случае нервный смех. Критик Луи Воксель глянул на зал, где картины сияли так, что казалось, стены плавятся, и процедил: «Donatello parmi les fauves» — «Донателло среди диких зверей»*. Он имел в виду скульптуру, окружённую этой буйной живописью...

На этом портрете изображен человек, без которого биография художника Бориса Кустодиева могла бы быть короче и куда печальнее. Михаил Михайлович Кустодиев — брат, опора, тот самый инженер с золотыми руками и сердцем, которое знало цену стойкости. 1905 год. Михаил еще молод и одет в форменный мундир училища, с крупными металлическими пуговицами, которые слегка блестят на фоне массивного деревянного кресла. Усы аккуратно подстрижены, взгляд спокоен, почти задумчив. Он сидит, словно слегка отстранившись от шума внешнего мира, — в этом есть особое достоинство людей, привыкших делать, а не говорить...

Скандален? Да. Гениален? Безусловно. Мастер-академист? Пожалуй. Но у него не случалось не то что проходных полотен, а даже случайных мазков. Он «ел» себя за каждое несовершенное движение кисти. С размаху швырял сапог в почти готовую картину, если та «не шла», не считаясь с окриками и просьбами. А мог взять и не закончить полотно, оставить его на полдороге. Выйдя вон из мастерской в разгар работы, потому что сказал всё, что хотел. Потому что незавершённое — это не провал. Это честность. Момент, когда художник отрекается не от призвания, а от гордыни...