Мой фан-фикшн по роману "Графиня Рудольштадт"

Благодаря тому, что рядом с ней уже много лет находилась по представлениям абсолютного большинства людей, оставшихся там, в прошлом - излишне, болезненно, ненормально чувствительная, патологически отзывчивая - душа Альберта - всё восприятие Консуэло постепенно, незаметно для самой цыганки обострилось до предела и большей частью было сконцентрировано на его реакциях и чувствах. И поэтому теперь Консуэло с дальнего расстояния могла услышать даже малейшее движение, увидеть едва заметный трепет ресниц, уловить самый слабый вздох...

Нередко бывало так, что у Альберта просили совета, и всегда и для всех у него находились нужные слова. Он отвечал преимущественно цитатами из Библии или философскими рассуждениями простой, но безукоризненной логики, из которых обыкновенно исходил очень простой вывод. Молодой человек с предельным и трепетным вниманием выслушивал каждого, кто находился в отчаянии, в тяжёлых жизненных обстоятельствах и уже потерял всякую надежду на спасение, но внезапно оказался рядом с источником спасительного тепла...

Неужели испытания для них не закончились и сейчас – когда они ушли из греховного мира и от близости «праздника жизни»?.. Неужели они заслужили лишь несколько лет безмятежного счастья?.. Неужели у божьей милости есть пределы, ограниченные столь малым сроком?.. Думая о событиях в их совместной жизни после ухода в свободные странствия, Консуэло не смогла бы отыскать среди воспоминаний о путешествиях по разным странам и беседах с людьми ни единого эпизода, который можно было бы назвать хотя бы малейшим прегрешением с его или её стороны...

Но, к счастью, наших героев миновали оба подобных стечения обстоятельств – иначе, вероятно, что всё рухнуло бы в одночасье, и история на этом и закончилась бы, вдребезги разбив сердца наших юных читательниц, причинив незаживающую рану их нежным душам, заставив рыдать в течение всей ночи, уронив книгу на пол рядом с кроватью, и тем самым, вполне вероятно отвратив от чтения подобных произведений раз и навсегда. Я могу представить боль и горькое разочарование каждой юной девушки, уже успевшей полюбить эту чудесную историю...

Но что-то мы отвлеклись. Так что же таится за сей дверцей, что видит юная барышня, закрывая глаза, объятая, может быть, незнакомым доселе волнением сердца, засыпая на белоснежных подушках, наполненных лебяжьим пухом? Что напоминают эти высокие деревья с пышными кронами, густые заросли и розовые цветы среди них? Те из наших милых читательниц, которым матери долгими холодными зимними вечерами читали «Библию» в пересказе для детей и показывали иллюстрации к каждой истории, или же описывали некогда существовавший...

Она уже научилась определять даже по малейшим признакам, какой поступок продиктован природным благородством и чистотой души, а в каком есть доля неестественности, чрезмерности, вычурности, излишней странности… «Альберта нельзя назвать человеком в обычном, традиционном понимании смысла этого слова, — думала Консуэло, — он — выше, больше… Но… как же тогда?.. сверх… сверхчеловек… избранный нести крест за тех, кто испытывает страх перед жизнью… Но, а кто же тогда я?.. Та, кто утешает, помогает, поддерживает… — да разве же этого мне мало?...