Свитки Плавучего Архипелага

Она не пряла шерсть. Не вязала крючком. Не шила лоскутные одеяла по субботам, как соседки. Она — плела тени. Те самые — что ползли по стенам после заката. Что прятались под кроватью, когда было страшно. Что следовали за тобой — даже когда ты думал, что один. Её звали Марра. Ей — сорок семь. Она жила в доме с синей дверью — на краю Пятнадцатого острова, рядом с Чайной Тобиаса (да, того самого — иногда она заходила за “чаем из ‘я ещё здесь’”, когда особенно тяжело). Её дом — не тихий. Не уютный в обычном смысле...

Он не включал фонари. Не зажигал свечи. Не просил солнце — светить ярче. Он — собирал свет. Тот самый — что вытекал из окон. Что падал на подоконники. Что цеплялся за шторы, как будто не хотел уходить. Он ловил его — банками. С воронками. С этикетками: “Свет из окна, где смеялись” “Свет из комнаты, где плакали — но потом обнялись” “Свет ‘я здесь’ — сказанный без слов” “Свет, который остался — после того, как все ушли” — Зачем? — спросил я его однажды, когда увидел, как он аккуратно направляет воронку в щель между занавеской и рамой, как будто боится спугнуть утренний луч...

Он не торговал на рынке. Не писал рецепты. Не открывал кафе. Он — варил чай. Не из листьев. Не из трав. А — из моментов. Тех самых — что пахнут детством. Что греют — даже если в них боль. Что возвращают — вкус жизни, когда ты забыл, как он ощущается на языке. Его звали Тобиас. Ему — сто двадцать три. Он жил на Пятнадцатом острове — том самом, что висит над Рекой Утраченных Вкусов, где ветер носит не запахи, а — отголоски. Отголоски смеха. Отголоски слёз. Отголоски “я люблю тебя”, сказанного слишком тихо...

Она не выращивала музыку. Не собирала эхо. Не вязала облака. Она — ловила сны. Не свои. Чужие. Те, что выпадали из окон. Те, что терялись в тумане. Те, что падали на землю — как сломанные птицы. Её звали Ниа. Ей — двадцать один. Она жила на Краю Тринадцатого острова — там, где сны падают чаще всего. Говорят, потому что люди здесь слишком устают — и выпускают их, как птиц, не дождавшись утра. Она не спала по ночам. Не из бессонницы. А — по призванию. С сетью. С корзиной. С тихим: “Поймала. Теперь — отнесу...

Я нашёл его — на краю Тринадцатого острова. Там, где земля заканчивается, а небо ещё не начинается. Где ветер носит не шёпот, а — отпечатки. Отпечатки ног. Отпечатки бега. Отпечатки ухода. Он сидел. С банкой. С воронкой. С этикетками: “Эхо шагов мамы по коридору” “Эхо бега к морю в детстве” “Эхо ‘я вернусь’ — сказанного слишком тихо” “Эхо шагов, которые вели домой” — Зачем? — спросил я, присаживаясь рядом, не боясь потревожить тишину. Он не поднял глаз. — Потому что шаги — не просто звук. Это — путь...

Я нашёл их — в ящике старого письменного стола. Не искал. Просто выдвигал — за чашкой, за книгой, за ключом от той самой двери. А они — были. Сотни. Тысячи. Сложенные аккуратно. Подписанные: “Тебе. От тебя. На случай, если забудешь — кто ты.” Её звали Мира. Ей — тридцать два. Она жила на Пятнадцатом острове — том самом, что висит над Океаном Молчания, где ветер носит обрывки недосказанных фраз, а дождь иногда стучит по крышам — как пальцы, набирающие сообщение, которое так и не отправили. Она не была одинока...