Поэзия русского лета

Симонов и Сельвинский стоят, обнявшись, смотрят на снег и на танковую колею. — Костя, скажите, кто это бьёт по нашим? — Те, кого не добили, по нашим бьют. Странная фотокамера у военкора, вместо блокнота сжимает рука планшет. — Мы в сорок третьем освободили город? — Видите ли, Илья, выходит, что нет. Ров Мариуполя с мирными — словно под Керчью. И над Донбассом ночью светло как днём. — Чем тут ответить, Илья, кроме строя речи? — Огнём, — повторяет Сельвинский. — Только огнём.

На второй седьмице поста явь пронзительна и проста: воскресенье неотвратимо. И Георгий вознёс копьё, и разящее остриё отливает огнём и дымом. Где венец не снимал Христос из осколков кованных роз и земля ходуном ходила, все, кто рос на войне — герой. Все, кто пали, пополнят строй ополчения Михаила. Всем иным — повторять канон, разносящийся в унисон с лязгом, шелестом, визгом, воем: был безгласен я, глух и слеп. Подающий им жизнь и хлеб смертью смерть попирает воин, отворяя проход из тьмы, жизням их возвращая смысл — непреклонен, правдив и грозен. За Донбасс! На иконе там у рыдающего Христа на щеках высыхают слёзы.