Душа в пламени войны

Мы сидели с дедушкой на ступенях крыльца, смотрели вниз, на шевелящихся под досками муравьев. — Ну вот чего им неймётся?! — ворчливо сказал дед Иван, передвинул свой огромный ботинок с обшарпанным мыском подальше, так, чтобы малюсеньким насекомым было удобно тащить какую–то сушёную гусеницу. — Выводить их отсюда надо. А мне жалко. Вишь, как стараются! Работяги! Да куда ты смотришь, Егорка?! Он слегка толкнул меня локтем. Я вздрогнул. — Чего? — Ничего, муравьев травить, говорю, жаль. Хочу, чтобы все жили, чтобы благодать была… — протянул Иван, почесал голову с коротким «ёжиком» седых волос...

За окном было радостно, светло, чирикали воробьи, сновали в невысокой ещё траве черные, отливающие радужными всполохами скворцы, тыкали желтыми клювами в землю, недовольно мотали головами, а потом, измочившись в росе, замирали в пятне солнца, пушили перья и раскрывали рты, довольные, что наконец пришло тепло. Буйно цвела в садике Марьи вишня. Тетя Марья называла её «скороспелкой». — Не, ты глянь! Глянь, Петр Алексеевич! — тыкала она своим сухоньким, скрюченным, с почерневшим ногтем пальцем в окошко, пока постоялец нехотя ковырялся в тарелке с кашей...

— Ну, Лен, ты тут обживайся, а мне пора! — Юрик вытер губы салфеткой, поднялся из–за стола и взял из рук жены пиджак. Они только недавно переехали в квартиру, принадлежавшую Юриной матери и были безумно счастливы. Большая, светлая, с огромными окнами и блестящим, отполированным паркетом, со статуэтками на полках и хрустальными вазочками, с фортепьяно и картинами на стенах она Лене всегда нравилась, женщина мечтала стать тут хозяйкой, но пока была жива свекровь, об этом речи не шло. Та владела жилплощадью...

Тамара Николаевна, довольно щурясь, разглядывала чистейшее, без единого развода окошко. Только у неё получалось всегда так натереть стекло, что, если смотреть наружу, то кажется, будто того нет вовсе. Ни у кого в их госпитале так не получалось, всегда звали Томку… — Ну вот, девочки приедут, а у меня уже всё готово. Ир! Ириша, что там с пирогами? — крикнула, обернувшись, женщина, наклонилась, подняла с табуретки таз и понесла его в ванную. В комнате резко пахло уксусом, но Тамара привыкла, уже не замечала...

Электричка, фырча и вздыхая, медленно подползла к станции, растянула в стороны пыльные двери, выпуская наружу пассажиров, постояла еще немного, будто не решаясь продолжить путь. На перрон из неё вышел всего один человек – паренёк с рюкзаком за плечами, этюдником на ремне, перекинутым через плечо, и стопочкой книг, перевязанных бечёвкой. Пассажир остановился у скамейки, облезлой, в шершавинах от полопавшейся краски, поставил на неё книги, снял со спины рюкзак, вынул оттуда фляжку, сделал пару глотков и, прищурившись, посмотрел на солнце...

... Аську увела с развалин дома какая–то чужая женщина. Девчонка, совсем ещё малышка, удивлённо копошилась среди обломков, ища мать и свои игрушки. Вокруг всё черно от дыма, под ногами скрежещет размолотый взрывом кирпич, торчат повсюду, точно лапы гигантского паука, куски арматуры, с оставшихся огрызков стен свешиваются провода. Прохожим видно, что было внутри комнат – телефон на стене, стол, накрытый почерневшей скатертью с бахромой, абажур под потолком… Ася как будто не понимала, что произошло, хотя уже тысячу раз слышала, как рушатся дома...