Головешка

Тягостно и сумрачно пролетела осень. Несколько раз Олюшка порывалась в село, к родному дому. Пару раз заглядывала к родителям. Там всё было, как прежде, когда она ещё была с ними рядом, в человеческом мире, а не в мире духов. Точнее на межмирье. И одни её не принимали, и к другим она уже не принадлежала. Чудовищное время… Логовиха пряла вечерами кудель при свете лучины. Напевала песни про тёмные чащобы и зимние метели, про логова зверей и Карачуна, про метели и сумрак. Олюшка видела, как приходят иногда в потёмках под окно неведомые существа и заглядывают в избу, скребутся, просятся в тепло...

Уже пропели утренние петухи, когда Олюшка оказалась у крыльца родного дома. Она встала у завалинки, вся дрожа, как осиновый лист, сердце колотилось о рёбра колотушкой, билось колоколом в ушах, и ноги почти не держали её, когда припала она к окну и заглянула внутрь, прикрывшись ладошками от первых лучей утренней зари. Солнце поднималось уже над избами, освещая красным светом макушки тополей и коньки крыш. Из печных труб поднимался завитками прозрачный дымок. Олюшка окинула взглядом комнату, ничего почти не видя от волнения… Стол, лавки, полки с посудой, тканые половички на полу...

Марфа обошла Олюшку по кругу, остановилась напротив. Подружки её робко выбрались из зарослей камыша, стайкой окружили Логовиху – бледные колышущиеся тени в сиянии серебристой луны. Злыдарь стоял поодаль, думал о чём-то, не говоря ни слова. - Марфой меня звали, когда я жила среди людей, - заговорила девушка, - Обычная я была, а все говорили – красавица… Женихи сватались. Были и зажиточные среди них. Да только я по любви хотела взамуж пойти. Маменька мои с тятенькой мне не перечили в том, добрые они были, ласковые...

Завизжали русалки, кинулись врассыпную, отшатнулась Олюшка от пустой рамы, ахнула, одна лишь Логовиха осталась стоять, как стояла и только лишь ясный её белый лоб прорезала глубокая морщина. Нахмурившись, глядела она на разлетевшиеся во все стороны осколки, блестевшие под лунным светом, как многочисленные звёзды. - Зеркало разбилось, зеркало разбилось, не к добру-у-у, - шелестели русалки, боязливо вздрагивая, и жались друг к дружке. - Зеркало разбилось, - эхом повторила за ними Логовиха и покачала головой...

До беседы дело у Олюшки с Логовихой дошло не скоро, ибо та, едва Олюшка совладала с собою и перестала всхлипывать, отправила её поначалу в баню, а после усадила за стол – вечерять. - У вас и банька есть? – с удивлением воззрилась Олюшка на хозяйку. - А то как же? Нешто я немытая должна ходить? - Да нет, что вы… У вас так уютно и чисто. И сам вы очень красивая... Это я так, дивлюсь, как же вы одна и такую избу сладили, да ещё и баньку, - поспешила оправдать неловкий момент Олюшка. - А с чего ты взяла, милая, что я одна? - Ой, так у вас хозяин есть? Простите, я думала, вы… не замужем...

Олюшка уже вконец выбилась из сил, юбка насквозь промокла и, прилипнув к ногам, обвила их пеленами, не давая двигаться, несколько раз она уже по пояс проваливалась в трясину и тогда болотиха, как и обещала, вытягивала её за растрепавшуюся косу, кочки, как назло, становились всё реже и женщине приходилось прилагать все усилия, чтобы только допрыгнуть до следующей, не свалившись снова в болото, рубаха на спине взмокла от пота, рот запёкся сухой коркой, и она уже хотела молить о передышке, когда раздался возглас: «Пришли!»...