Ведьмина любовь

Крик, доносившийся из раскрытых настежь окон, Никифор услышал ещё на подходе к дому. Замер на секунду, потом прибавил шаг, а вскоре он уже мчался во всю прыть, словно скакун на бегах. Груня вопила так, что соседские собаки подняли вой, а с деревьев посыпалась листва. И было страшно даже представить, что такого могло случиться, чтобы его обычно сдержанная жена подняла такой ор. Рывком распахнув дверь, прямо в сапогах, Никифор ворвался внутрь и замер от открывшейся взору картины. В доме царил хаос...

В ту ночь Игнатиха не спала. Просто не могла спать, тревога засела в груди огромной колючкой и при каждом вдохе выпускала острые иглы, причиняя невыносимую боль. Зинаида Игнатьева была знакома с этими ощущениями, хотя почти забыла о них за давностью лет. В последний раз подобную боль она испытывала годков двадцать назад, когда сгинул в таёжных дебрях сынок Никитушка. Она сразу поняла, что беда, когда острия посреди ночи пронзили грудь. Потом, со временем, боль притупилась, только внутри будто осталась саднящая рана...

Это было её первое серьёзное задание, своего рода испытание, экзамен. Экзамен вступительный, от которого зависело, примут ли её бесовки в свой клан. Всё внутри у Капитолины противилось этому заданию, но и отказаться она не могла. Потому как от него зависело здоровье, а может и сама жизнь ее матери. А та и рада была своей хворобой воспользоваться, напирала всё сильнее и сильнее. В детстве Капа даже не догадывалась, чем занимаются её мать и бабка. Росла обычной, доброй девочкой. Даже наверное слишком доброй, тащила в дом живность какую ни попадя...

Алёшка у Самойловых был глухонемым. Правда не с рождения и не абсолютно. До трёх лет он рос совершенно нормальным ребенком, прекрасно всё слышал и болтал без умолку, хоть и по-детски косноязычно. А потом приключилась с мальчиком тяжёлая хворь. И что самое плохое, приключилась она зимой, морозной и вьюжной, да к тому же внезапно, посреди ночи. До утра у ребенка не спадал жар, его лихорадило и это нагнало на молодую и бестолковую тогда Груню невероятного страха. Такого, что едва рассвело, она сгребла сына в охапку, укутала, посадила в санки и отправилась в соседнее село, до фельдшера...

Глядя, как его благоверная посыпает крыльцо дома смесью песка и соли, Никифор дивился бабьей глупости и молча усмехался в усы. До поры, до времени молча, пока ему это, наконец, не надоело. — Всё, хватит, — сказал, поднявшись со стула стула с высокой спинкой, изготовленного ещё его отцом столяром. — Убирай тут всё. Сын вот-вот невесту приведёт, а она развела, понимаешь, грязь. — А не для того сыпала, чтобы убирать, — Груня разогнула спину, подбоченилась. — Не нужна нашему Алёше эта ведьма. Не будет от такой жены добра...