Пятница

Добрый день, дорогой читатель! Вот и подступает, наверное, самый ожидаемый и мистический для наших граждан праздник — Новый Год. В воздухе витает не только запах мандаринов и еловых лап, но и едва уловимое...

Воздух в его кабинете был густ и сладок, как старый сироп, — пахло золочёными корешками фолиантов, сушёным помело и чем-то острым, щекочущим ноздри, будто от только что завершённого алхимического опыта. В этот запаховый аккорд вплетался и терпкий аромат старой, доброй учёности. Это был не просто кабинет. Это была машина времени, а её хозяин — капитан, готовый перенести меня сквозь века и запахи, чтобы рассказать самую неожиданную историю континента — историю, которую пьют. Мой друг и наставник,...

В тот день его кабинет поразил меня стерильным порядком, чуждым душе Ивана Васильевича. Лишь три скромные бутылочки, украшенные готическим, пугающим шрифтом, стояли на столе, как солдаты на параде. — Вы изволили опоздать, — сухо произнёс профессор. — Поставьте свой зонт. И запомните: порядок превыше всего. Но раз уж вы здесь, продолжим ваше образование. Вы требуете хлеба и зрелищ? Что ж, получите! Ибо без истории напиток — просто жидкость. Порядок превыше всего. Три солдата на параде — и один несанкционированный зонт Лекция номер двенадцать...

Я сидел на скамейке в сквере у пруда. Наш старый знакомый, Иван Васильевич Трезвый, с поистине научной дотошностью кормил уток, пытаясь объяснить крякве основы квантовой физики при помощи горсти булки. Кажется, пернатые навеяли ему не печаль, а новую порцию энциклопедических познаний. Вот он, отряхнув крошки с фалд своего неизменного твидового пиджака, заметил меня и двинулся в мою сторону. Он не шёл, а словно парил, слегка подпрыгивая и раскачиваясь. Его ноги были похожи на два независимых маятника, ведущих между собой учёный спор...

Дорогой друг, припоминаешь, как наш профессор Трезвый парил над глобусом, искривляя пространство вокруг бокала с ромом? Забудь. Едва я переступил порог его кабинета, меня не просто ошеломил, а физически отбросило назад густой, терпкий дух, витавший в воздухе. Это был не аромат, а плотный, почти осязаемый туман, пахнущий виноградной мякотью, свежеспиленным деревом и порывистым горным ветром. Сам профессор стоял у окна, за которым бушевала осенняя гроза. В его руках, привыкших к шершавой фактуре...

Сегодня я застал Трезвого Ивана Васильевича в его кабинете, погружённом в задумчивый полумрак, столь похожем на декорацию к пьесе о чахотке. Воздух был тягуч и насыщен ароматом, в котором угадывались ноты старой кожи, лёгкой сырости и некоего химического, но не лишённого изысканности букета. Сам профессор, облачённый в поношенный бархатный халат, восседал в кресле, уставившись на массивный глобус-бар. На столе, вместо привычных бутылей, красовался высокий, стройный бокал, холодный и отполированный до зеркального блеска, приятно тяжеливший руку...