Вера

27. — Уедем, обязательно уедем, — он гладил её по волосам и смотрел вдаль, где уже солнце близилось к закату, — вот только найду и докажу всем, что ты ни в чём не виновата, ты же ангел, - мысленно рассуждал он, пока Вера уткнувшись ему в грудь изливала свою душу. Впервые за долгие годы она почувствовала лёгкость и невероятное желание жить. — Максим, знаешь, я хочу детей, много детей, ты согласен? — успокоившись спросила она. — Ну, пока согласен, только на одного, а дальше? Ну, а дальше как пойдёт! — с улыбкой и блеском в глазах произнёс он, положил руку на её плечо...

26. — Да, с документами всё в порядке, — спасибо. — Максим протянул папку Станиславу Петровичу и на секунду замер, держа папку у себя. Он заметил как глаза Петровича всё чаще начали мигать, руки задрожали так, что это уже было видно невооружённым глазом. — А в день пожара в доме Пчелиных, Вы где находились? От этого вопроса лицо Петровича мгновенно вспыхнуло, как спичка, стало багровое. Он подошёл к окну, растворил его сворки, облокотился на подоконник, посмотрел вниз. — Вы меня в чём-то подозреваете? — спросил он, всё ещё смотря вниз...

25. — Ты ... то есть Вы, Вера, свободны, — виноватым голосом проговорил Максим, когда открыл камеру. Вера не поверила его словам: — Вы шутите? — спросила она. — Меня сегодня должны в СИЗО отвезти, а Вы меня отпускаете? — Да, отпускаю, — развёл руками Максим. — Обществу Вы никакой угрозы не представляете, скорее оно для Вас... Я Вас, Вера, отпускаю под подписку о невыезде, что это означает, я думаю Вы в курсе? — Да, Вы можете вызвать меня в любой момент. — Именно так! Ну, что же, прощаться не будем! Ещё увидимся...

24. Станислав, услышав стук и грохот, выбежал на крыльцо. Спустился к Макаренко, потрогал пульс, — Есть! — проговорил он, — дыхание тоже есть! Да, ты брат в рубашке родился! — он осмотрел череп на наличие повреждений, — ничего нет, всё хорошо! Сотрясение! — констатировал он. С трудом поднял Макаренко на руки и понёс в дом. — Ты придёшь в себя! Обязательно придёшь! И придёшь у меня в доме! В больничку мы с тобой не поедем! Нет! Сами своими силами восстановимся! — бубнил он под нос, с трудом поднимаясь по лестницам...

23. "Хромота на правую ногу. Хромота на правую ногу. Хромота на правую ногу" — повторял Петрович, как заклинание, после ухода Макаренко. Он не думал ни о возможной потере бизнеса, дома. Сейчас он думал о том человеке, про которого проговорился бывший напарник перед уходом. — Тьфу, ты! Да не знаю я никакого Лопатина Петра, да ещё и хромого! Не знаю и всё тут! — Станислав поднялся в комнату к дочке. Осторожно прилёг рядышком, начал наблюдать, как она спит, сопит, какие у неё розовые щёчки, как её пушистые кудряшки разлетелись по подушке...

22. — Петрович, да открой же ты наконец! — Макаренко сбежал из больницы, чтобы наведаться перед следственным экспериментом к другу, точнее сказать к бывшему сослуживцу и наставнику. Они никогда не считали себя друзьями, так коллеги, не более. Станиславу не нравилось в Макаренко — излишняя, порой неуместная меркантильность. Макаренко не нравилось в Петровиче, его правота, всегда и везде он считал, что он и только он прав, что всё должно быть только так, как говорит он, а не иначе. — Если повезёт, за свою услугу, сейчас можно и дом попросить, да и даже бизнес...