Ведьмачка и ее дочь

Сознание возвращалось обрывками. Сначала — запах дыма и целебных трав. Потом — тупая, ноющая боль во всем теле, особенно в ноге и руке. И наконец — понимание, что она лежит не в болотной грязи, а на чем-то мягком и сухом. Вирна открыла глаза. Низкий побеленный потолок, грубые деревянные стены. Она была в той самой комнате над кордегардией, куда ее поселили. Шея была туго перевязана чистыми бинтами, нога — забинтована и закреплена на подушке. На стуле у кровати сидел комендант Громовит, чистя яблоко большим ножом...

Сознание вернулось к Вирне внезапно, как удар хлыста. Она лежала лицом вверх в ледяной болотной воде, и первое, что она ощутила — всепроникающую боль. Горела рана на ноге, ныла шея, куда впились когти, каждая мышца кричала от перенапряжения. Но хуже всего была пустота — опустошающая слабость после колдовского всплеска и действие эликсиров, сменившееся жестокой расплатой. Она с трудом приподнялась на локте, выплевывая мутную воду. Болото лежало в предрассветной мгле, но туман, что еще недавно был оружием полуденницы, теперь был просто туманом — холодным, безжизненным и беззвучным...

Туман над болотом сгустился до состояния молочной пелены, в которой плавали бледные огоньки болотных духов. Воздух стал вязким, тяжелым для дыхания, даже для легких Вирны, привыкших к ядам. Она стояла на небольшом пятачке твердой земли, ее ноги чуть погрузились в илистую почву. Эликсиры бушевали в крови, превращая мир в калейдоскоп гипертрофированных ощущений. Она слышала, как сок движется в корнях деревьев, как пульсирует жизнь в миллионах насекомых под ногами, и... тишину. Предсмертную тишину, наступавшую на болото...

Сумерки сгущались над болотами, окрашивая небо в грязные оттенки багрового и свинцового. Вирна стояла у края топи, вглядываясь в поднимающийся с воды туман. Воздух был тяжелым и влажным, пах гниющими растениями и чем-то еще, сладковато-приторным, что заставляло ноздри сжиматься. Она повернулась к своему временному лагерю, разбитому на крошечном островке твердой земли. Не спеша, почти ритуально, она начала готовиться. Достала из седельной сумки небольшой кожаный ранец, туго набитый флаконами. Большинство из них были из темного, почти непрозрачного стекла, но два — из матового молочного кварца...

Комнатка в башне, куда поселили Вирну, пахла старым камнем, сыростью и дымом от камина, который никак не мог протопить помещение до конца. Сюда, глубокой ночью, привели того самого мельника, что уцелел после встречи с полуденницей. Привел его стражник в плаще с капюшоном, надвинутым на глаза. Осмотр был коротким и безрезультатным. Мельник трясся так, что зубы его выстукивали дробь, а из уст вылетали лишь обрывки фраз: "белая... глаза... запах...". Гораздо красноречивее говорили шрамы на его плече...

Правитель Аэриндии, король Радослав, сидел не на троне, а на простом дубовом кресле, поставленном на невысоком деревянном помосте. Он был худ, даже тщедушен, с острым, словно выточенным из желтой кости лицом и горящими лихорадочным блеском глазами. Ему вряд ли было больше пятидесяти, но тяжесть короны состарила его прежде времени. У его ног, свернувшись клубком, дремала огромная, похожая на волка собака с умным, недобрым взглядом. По правую руку, откинувшись на резную спинку скамьи, сидел широкоплечий...