Когда любовь — это боль

Я вышла из кабинета врача, и мир стал выглядеть... неестественно ярким. Слишком много солнца для такого диагноза. Слишком много детского смеха на улице. А у меня в руках была маленькая, тонкая папка, и каждая буква в заключении кричала: СРОЧНО. ПОДДЕРЖКА. ЛЕЧЕНИЕ. Это была не трагедия, нет. Но это была та самая серьезная кость в горле, которая требовала внимания, заботы, а главное — участия. Участия того, кто клялся быть рядом. И вот я сидела в нашей машине — огромный черный джип, купленный им «для статуса»...

Знаете, что самое смешное в расставаниях? Не слезы, не рваные фото, а то, как быстро мир перестает быть черно-белым. Еще вчера ты билась головой об стену, шептала проклятия и думала: «Я одна, я никогда не справлюсь!». А сегодня? Сегодня ты просто другая женщина. Я стояла у огромного панорамного окна в кабинете своего юриста. За окном — серый ноябрь, но здесь, внутри, было светло и очень, ОЧЕНЬ дорого. На массивном дубовом столе лежал мой новый, идеальный, хрустящий договор. Не договор о браке, не о созависимости, а о расширении...

— Ты без меня пропадешь — это была его любимая мантра, которую он повторял так часто, что она стала фоновым шумом, как жужжание старого холодильника. Я пропадала, да. Пропадала в попытках соответствовать. Знаете, как это бывает? Когда у тебя муж — большой человек. Ну, в моих глазах он был именно таким: уверенный, в идеально сшитом костюме, с бесконечными созвонами и загадочными словами типа «активы», «хеджирование», «ликвидность». Мы жили в огромном доме, который я же и оформляла. Я занималась дизайном, наймом прислуги, планированием путешествий, контролем счетов...

Самое дорогое платье в моей жизни я надела, чтобы услышать, как мой жених признается в любви… моей лучшей подруге. Да-да. Вот такой дешевый, заезженный сюжет. Только в жизни нет оркестра, который заглушает стук сердца. И ты не можешь просто выйти из зала, хлопнув дверью. Я застыла на пороге кабинета управляющего рестораном — того самого, где мы должны были через сорок минут встречать гостей и садиться за банкетный стол. Нет, не так. Банкет был формальностью. Главным было его обещание мне. А я… я уже произнесла свое — взглядом, доверием, глупой, детской верой в «долго и счастливо»...

Мир сузился до яркой лампы над головой, липкого пота на спине и тупой, разрывающей пополам боли. Казалось, нет ничего, кроме этого животного клубка из судорог и стонов. Я пыталась поймать воздух, как учили на курсах, вспомнить про «паровозик», но мозг отказывался работать, выдавая лишь обрывки мыслей: «не могу», «больно», «мамочки». И сквозь этот хаос, словно назойливая муха, пробивался его голос. — А вот помнишь, Сергей Петрович, у того клиента из Питера, — весело говорил Марк, обращаясь к нашему...

Я проснулась от звука перфоратора — в моей спальне муж сверлил стену, чтобы повесить свой новый телевизор. Не в «нашей» спальне. В моей. И, как оказалось, это было ключевым моментом. Семь утра субботы. Мозг, заспанный и ватный, отказывался складывать картинку в единое целое. Гипсокартонная пыль висела в воздухе, пахло гарью. И стоял он, Андрей, довольный, в одних трусах, прилаживая к бежевой стене, которую я три выходных красила в цвет «утренний кофе», огромную, угольно-черную плазму. Будто чужой, враждебный космический корабль на моем уютном небе...