стихи

Путешественник возвратился в дом, мир, как книжицу, пролистав. И вернул ей жизнь, как забытый сон – предварительно отобрав. От волос её веет ладаном, столько лет прошло – всё прошло. Почки лопались, листья падали, и снега стучали в стекло. Он явился. От солнца бронзовый. Не стряхнув приключений прах. И чужих духов запах розовый кое-как отстирав с рубах. Он вернулся всезнайкой-странником в дом, где властвует тишина. Где крыльцо заплело кустарником. Где, старея, ждала она...

За вершинами дальними, за хребтами скалистыми, на откосе заснеженном, там, где спят облака, весь в причудливых башенках, не исхожен туристами, замок феи забвения спит века и века. Перламутровым призраком, незаметным со спутников, невесомый, как радуга, он над склоном парит. Просто солнечным зайчиком он покажется путникам, виден только мечтателям, а для прочих закрыт. В сизой дымке безвременья – гости, жители, узники, галерея с портретами незапомненных лиц, и в сплетеньях мелодии ненаписанной музыки – плач щенков не подобранных, крики вымерших птиц...

- Не приставай к Пегасу, он устал! - твердила Муза, хмуро в землю глядя. - Ну ладно б хлеба, даже славы ради, а то ведь так замучил-то, нахал! Носи тебя туда, сюда, по кругу, всё те же темы, старые слова… И наплевать, что лошадь чуть жива, знай, воспеваешь новую подругу. Приелись всем и осень, и дожди, и вечное кривляние от скуки. Читателей давно достали муки, и что там у тебя ещё в груди! Молчал поэт, несчастный и понурый, и думал:                 - что поделать, так и есть. Сурова правда и приятна лесть, да Муза зря не хвалит, ведь не дура...

Татьяна, я пишу вам чаще, чем позволяет этикет. Что делать! Образ ваш пьянящий царит в душе моей. И нет для сердца бедного надежды. Хоть я, как Чайльд-Гарольд, прилежно по миру странствую один – но, вероятно, до седин уже не знать иной мне доли, уже покоя не узнать! Приговорён я тосковать в столицах, в море, в чистом поле... Мне опостылел белый свет – в нём для меня лекарства нет. В Париже нынче бал за балом. Но танцы мне на ум нейдут. Не странно ли, что с нами стало? Я – местный книжный червь...

На запад шли волхвы,                   к Звезде над Вифлеемом, Царь иудейский тихо в яслях спал... Едва рождён, уже гоним – он знал: мир правдой просияет непременно.   Когда Звезды погаснет в душах...

Застывала горестною статуей. Спотыкалась, не могла уйти. Верила, что на сердце, заплатою, всё же ляжет горькое «прости!»   Дверь открыть – за гранью невозможного. Смертной казнью – шаг через порог. Липким сгустком обвиненья ложного в спину... нет, не пуля, а плевок.   Стыли руки.                      Пальцами дрожащими ручку всё не повернуть никак... Дни, что были, – были настоящими? Кто был рядом? Друг?                            А может, враг?   Шла.        Молчала...