Да, мам!

Когда мы с Мироном позвали папу записать выпуск про деньги, я думала, что это будет лёгкий разговор. Ну что такого — поговорим о привычках, установках, научимся думать богато. Но получилось не про деньги. Получилось про любовь. — «Кончились, что ли?» — спросил папа, смеясь. — «Нет. Просто хочется понять, почему мы с Мироном всё время живём в чувстве вины и долга за них». И тут всё завертелось. Я рассказала, как в детстве он водил нас в магазин и говорил: «Выбирайте, что хотите». А я всегда выбирала что-то самое дешёвое...

Всегда думала стереотипно, что никогда в жизни не буду работать с родственниками или друзьями. Но в какой-то момент решила дать шанс сыну проявить себя. Мне нужно было собрать сайт на Тильде и я подумала, что это хорошая возможность для Мирона отточить управленческие навыки и лишняя копеечка для его команды и … села в лужу. И вроде он попытался доказать, что вот сейчас будет суперклассно, они всё сделают, и да, он выкладывался даже больше, чем в работе с обычным клиентом. А потом произошёл какой-то...

Я помню этот холод. Он был везде — в воздухе, в океане, в моих руках, когда я пыталась спрятать их глубже в карманы. Исландия встретила нас тишиной. Той, которая пугает и завораживает одновременно. Мы ехали по бесконечной дороге, среди лавовых полей и мха, и я думала только об одном: как разговаривать с сыном, который уже не мальчик, но и не совсем мужчина. Когда-то, в наших прошлых путешествиях — Париж, Барселона, Прага — всё было просто. Мы фотографировались на каждом углу, спорили, где пообедать, шутили, смеялись до слёз...

Мы сидели на кухне. Сын листал телефон, а я мешала чай, делая вид, что не подглядываю за ним. Никакого плана разговора не было, но именно в такие моменты почему-то случаются самые важные разговоры. — Мам, — сказал он, даже не поднимая головы. — Ты знаешь, что меня раньше бесило? Внутри всё сжалось. Это тот вопрос, к которому невозможно приготовиться. Я усмехнулась: — Всего лишь одно? У меня список длиннее, хочешь, покажу? — Ха-ха, смешно. Но да. Было одно. — Ну? Он вздохнул, задумался, и сказал тихо: — Ты иногда внезапно начинала играть в родителя...

Актуальная для работающих мам-пап тема, когда ты ишачишь, чтобы в семье всё было, а потом тебе словно вожжа под хвост, и ты такой включаешь родителя, вспоминая, что у тебя вообще-то сын – уже подросток. У меня какие-то нестандартные получились отношения с ребёнком, потому что в его детстве я была… отсутствующей мамой – бо́льшую часть времени уделяла работе. И так вышло, что роль родителя выполняли бабушка с дедушкой. Они контролировали за еду, за уроки, что в рюкзаке, надел ли шапку. А потом меня словно переобуло...

Мы сидели на кухне. Я только что предложила Мирону купить новую куртку и расплатиться моей картой. Мирон крутил в руках кружку и говорил медленно, почти шёпотом: — Мам… мне тяжело брать у тебя деньги. Я удивилась и мне стало как-то не по себе. Казалось бы, простая тема, обычный разговор о деньгах. Но за этой фразой — годы семейных историй, детских установок и попыток доказать себе и миру, что ты самостоятельный. — Сложно просить? — уточняю я. — Нет, — Мирон качает головой. — Сложно брать. Даже когда ты сама предлагаешь...

История, как себя накрутить из-за телеграмма, чтобы вызвать спасателей и отвесить плюху ничего не понимающему ребёнку. Ситуация рядовая. Сыну 18, затусил сдрузьями на даче у дедушки, сутки гулеванил – всё под контролем, без алкоголя, был на связи. Домой вернулся следующим вечером, когда я с мужем гуляла в парке. В чём проблема? Мальчик устал после бессонной ночи и придя домой на автомате закрыл входную дверь на задвижку, думая, что родители дома. Затем, по привычке, музычку в наушники и на боковую...

Иногда самые важные разговоры начинаются случайно. Без подготовки. Без сценария. Просто сидишь на кухне, пьёшь чай, думаешь о чём-то своём и вдруг твой сын спрашивает то, что разрывает тебе сердце. — Мам, а ты вообще знаешь, с кем я дружу на даче? Он говорит это спокойно, но внутри меня всё замирает. В голове проносятся десятки лиц, чьи имена я не знаю. Пустота. Ответить честно? Нет. Я не знаю. Я улыбаюсь натянуто, но он уже понял. И я тоже понимаю, что знаю об этом гораздо меньше, чем должна. Когда я была подростком, всё было иначе...

Когда мы с Мироном запускали подкаст, мне казалось, что это будет легко. Просто садимся, говорим, делимся откровениями, проживаем свои конфликты и учимся разговаривать друг с другом. А потом эти разговоры будут вдохновлять других родителей и детей. В моей голове всё выглядело красиво: уютная студия, камерный свет, умные вопросы, искренние ответы, тысячи людей, которые слушают нас в наушниках и тихо плачут в метро, потому что слышат что-то про свою семью, про свои отношения. Но реальность оказалась другой...

Когда я провернула самую крутую афёру своёй жизни, не считая рождения сына Мирона, у меня случился кризис на ровном месте. “Ночью гроза, а наутро туман, солнце остыло совсем, давние боли идут чередой – пусть собираются все… а-ааа-АА-А-А!“, – Витас. Поколение 40+ хорошо помнит, как неистово голосил популярный в начале нулевых Витас. Его ультразвуковым «а-ааа-АА-А-А» из песни «Опера № 2» по некоторым данным освящали воду и разрезали стекло. И хоть эта песня про одиночество человеческое, мне точно так же хочется выть фальцетом, когда случается одиночество мотивационное...

Иногда мне кажется, что мы с сыном разговариваем не про собак, не про татуировки, не про гостей. Мы разговариваем про то, как мы друг другу достались. Про то, как живём вместе, но каждый тащит за собой свой рюкзак страхов, привычек, правил. И эти рюкзаки шумно сталкиваются в дверях нашей квартиры. Вчера мы снова сели записывать подкаст. Я открыла рот, и вдруг услышала, как он говорит: — Мам, а тебе не кажется, что ты до меня докапываешься? И я засмеялась. Неловко, слишком громко. Потому что, конечно, кажется...