Красиво о любви | рассказы

Там не было ничего, кроме бесконечных цветов. Они цеплялись за ноги, норовили порвать одежду, их лепестки путались в волосах. Бесконечные цветы что-то шептали, а она никак не могла понять – что. Она не помнила, как очутилась в этом странном месте. Вместо неба был свет, ослепительный и беспощадный, и когда она смотрела на него, он жёг глаза. Она тянулась к нему, но цветы тянули её обратно, вниз. Некоторое время она пыталась идти, но цветы не заканчивались. Тогда она уселась на землю, и высокие цветы полностью закрыли от неё небо...

Она была нежная, как лепестки пиона, но совершенно неподготовленная к жизни. Ребёнок, живший до двадцати двух с родителями, не мог быть другим. Она смотрела на мир голубыми глазами, а вся остальная была будто бы розовая – и пухлые губки, и модный вязаный свитерочек, и ноготочки, и чехольчик айфона. Устроилась к нему, и сидела теперь в приёмной. «К вам пришли, Тимур Алексеевич, – стучала к нему в кабинет и говорила тоненьким голосом. Спрашивала: – Пустить? Принести вам кофеёчек?» «Пустите, Варечка, – вздыхал Тимур...

Однаждый Серёжа вышел из квартиры, закрыл её на железный ключ, провернув два раза, спустился про серой бетонной лестнице, открыл тяжёлую подъездную дверь и вывалился в жёлтое море. Они росли везде – на клумбах, небольших участках газона, на парковке перед домом, и даже из асфальтовой предподъездной дорожки торчали, словно маленькие наземные солнца – одуванчики. Тогда же он увидел её. Девушку, чьё имя он не должен был помнить, но всё равно не мог забыть. Это имя не должно упоминаться здесь, поэтому просто – девушка...

Жена его, Марья Иванна, померла года три как, но каждый раз просыпаясь утром, Николай Прокофьич пытался услышать её ворчание, доносившееся раньше с кухни. Только размежив глаза, он прислушивался: гремит ли сковородка или течёт из крана вода? На завтрак оладьи или, может, варёные яйца с овсянкой? Потом он вспоминал – нет её. Приходилось медленно садиться на постели, морщась от боли в спине, смотреть на серый луч, пробивающийся из-под неплотно задёрнутых штор. Потом искать под кроватью резиновые тапки, чтобы не морозить ноги, и ползти в ванную...

О, она любила деньги. Самые разные – от золотых до медных, от бумажных до железных. Ей нравились жемчужины, которыми расплачивались племена краснокожих, нравились золотники, империалы и фунты. Во все времена деньги были популярны – была популярна и она. Жадность. Она не была красивой – с большими рыбьими глазами, толстыми губами и большой головой, но тощим, скелетообразным телом. И всё на ней было – шуба норковая, цепь золотая, камни в четыре карата – в ушах, на пальцах, в декольте. Ещё когда зародился...

Он был из того типа людей, которых называют «скользкими». Но сам он был с этим категорически не согласен – считал себя скорее «разнообразным», «цветастым», «пятнистым», или, на худой конец, «человеком с большой фантазией», но никак не «скользким». Его звали – Ложь. Звали люди, и он свыкся с этим именем, сросся с ним, хотя те же люди дали ему ещё кучу всяческих имён и названий – Полуправда, Обман, Заблуждение, Недосказанность – иногда они и сами не понимали, что это он, настолько запутывались в своих иносказаниях...

Он сидел у её кровати, держал худую ладонь, слушал ровный писк кардиометра, смотрел, как медленно падает капля за каплей в капельнице. Думал – хорошо. Обошлось. Хотя ничего хорошо не было. У неё из носа шли трубки. Кожа была серой и потрескавшейся, русые волосы тоже будто посерели, будто из неё всей разом выкачали всю краску. – Через несколько дней ваша жена придёт в себя, – равнодушно сказал лечащий врач. – Реабилитация займёт несколько месяцев, но в конечном итоге никаких последствий в долговременной...

— Почему ты везде ходишь за мной? Отлепись! — Клевета была сердита. Она наклонилась и пару раз ударила Правду по лицу. Правда шмыгала носом и подставила другую щёку. — Прячешься-прячешься, а потом вылезаешь в самый неподходящий момент! Больно ты мне нужна! Клевета была совсем ещё молода. Совсем недавно Адам и Ева были изгнаны из Рая, и тут же почти сразу появилась она. Первым делом именно она заняла на Земле почётное место. Люди обожали и боготворили её, о ней даже упоминалось в Библии, настолько она была значимой...

А она была – самая красивая девчонка в классе, а может, и в школе, но влюблена была в придурка полного. – Света, ну он же кретин, – шептали ей подружки на ухо, а она только мечтательно улыбнулась. – Зато какой кретин, – вздыхала. И чего вздыхала? За всю школьную жизнь не посмотрел на неё ни разу, выпустились – поступила, уехала в другой город, вышла замуж и уже и не вспомнила. И в офисе тоже все девушки вздыхали, когда он проходил мимо. Он толкал их локтями, никогда не придерживал дверь, а однажды вылил кофе на блузку одной из особо раздражавших его секретарш...

Мише на миг захотелось, чтобы он оказался глубоко под водой, в толще течений, и чтобы плыл мимо косяк серебристых рыбок. Чтобы качались изумрудные водоросли, и чтобы медленно передвигал хвостом сине-серый огромный кит, закрывающий и так далёкое солнце. – Так ты не против познакомиться? – спросила девушка и солнечно улыбнулась. Она, наверное, была милая – нет, она точно была милая – с короткими нежно-голубыми волосами, едва прикрывающими её уши, с аккуратным носом, серыми глазами, и… О, боже, у неё татуировка на шее?! – А?...

Вадим ворочался на простынях и вспоминал сон — там были взрывы, оглушающие и страшные, воздух от них наполнялся тяжестью и смогом, даже если они были вдалеке, а перед глазами сверкало и темнело следом. Он бежал, куда-то падал, снова бежал, бронежилет давил на грудь, гранаты оттягивали пояс, Вадима контузило, и видел он только — тела-тела-тела, сплошное море тел, и снова бежал. Проснувшись, как и всегда, отбрасывал одеяло. Потолок был потрескавшийся, штукатурка сползала с него проплешинами, из середины...

Сначала он был крохотным ростком и совсем ничего не видел – только знал, что у него есть братья, и их столько же, сколько у него будет семян, когда он вырастет. Он тянулся к теплу, жадно глотал ливневую воду, впиваясь корнями в почву, и вот наконец-то на тридцать третий день своего существования у него открылся свой собственный глаз. Он тут же повернулся им к большому жёлтому пятну сверху – от него исходило самое сильное, самое большое тепло. Братья рядом с ним все попрятались в бутоны, но он откуда-то знал, что так и должно быть...