Эту песню, по признанию Асхата Рахимзяновича, ему каждый встречный цитировал. «Но, честное слово, мне было совершенно всё равно, кто что говорил, а, тем более, пел. Я всегда ко всему спокойно относился, - скажет годы спустя легендарный Зиганшин автору этих строк. - Шумиха вокруг нас продолжалась ровно год. До полёта Гагарина. В апреле 61-го вся пресса мира переключились на космонавта №1».
В январе исполняется 60 лет беспримерной 49-дневной одиссеи четырёх советских солдат, стойкость и мужество которых потрясли мир. В девять утра 17 января 1960 года в заливе Касатка острова Итуруп Курильской гряды ураганным ветром была сорвана со швартовки советская самоходная танкодесантная баржа «T-36». На её борту находились младший сержант Асхат Зиганшин и рядовые Филипп Поплавский, Анатолий Крючковский и Иван Федотов.
Военнослужащие боролись со стихией десять часов; около семи вечера мотористы доложили Зиганшину, что запасы топлива заканчиваются. Все три попытки выброситься на берег оказались неудачными. Лишённую управления баржу вынесло в открытый океан…
На второй день дрейфа проведённая «инвентаризация» показала: запасы провизии более, чем скудные: 15-16 ложек крупы, банка консервов, немного хлеба и немного картошки. Картошка находилась в машинном отделении и в шторм оказалась залита дизельным топливом. Пресная вода - только в системе охлаждения двигателей. Когда продукты закончились, в пищу пошло всё – кожаные ремни, кирзовые сапоги…
Тогда, в 1960-м, имена и фамилии этих людей знали все.
Пять лет назад судьба моя в лице еще одного удивительного человека краеведа, основателя музея «Морская Стрельна» Олега Вареника, подарила мне встречу и неспешный разговор с одним из них, самым известным, Асхатом Зиганшиным. Он неприметно жил в Стрельне. Два года назад Асхата Зиганшина, почетного жителя Стрельны и… Сан-Франциско, не стало. К сожалению, как часто у нас бывает, «отряд не заметил потери бойца»…
Спасение – дело случая
- Асхат Рахимзянович, январь 1960 года – «разгар» «холодной войны», очередные осложнения в отношениях между СССР и США – на сей раз вызванные победой кубинской революции и признанием и поддержкой Советским Союзом «острова свободы». И в это сложное в политическом отношении вы на неуправляемой барже оказываетесь… в каких водах?
- Вначале нас вынесло в район, где проходили испытания наших, советских, ракет, а где носило потом, можно только предполагать. У нас была лишь карта залива Касатка. Если не считать карту на пачке «Беломора». А из навигационного оборудования - компас. С его помощью и ориентировались. Мы не понимали, есть ли течение - океан бушевал так, что ночью на небе и звездочки не увидеть. Когда первое время долго дул северо-западный ветер, мы понимали: баржу несёт на юго-восток, в сторону Японии. После того, как нам удалось ненадолго починить радио, мы услышали японскую речь, песни. Японская речь прекратилась - значит, Страну Восходящего Солнца миновали. Становилось теплее. Похоже, дрейфуем в сторону Гавайев…
- Американцы вас обнаружили в нейтральных водах?
- Видимо, в нейтральных. Мы понятия не имели, где.
- Они знали, что в океан унесло советскую баржу?
- Откуда? Наше спасение – дело случая. Думаю, летел патрульный самолёт, ну и лётчики увидели в океане неуправляемый, подозрительный, объект. Мы к тому времени уже несколько дней, обессиленные, в лёжку лежали в подпалубном помещении. Я услышал гул мотора. С трудом выбрался на палубу. Погода стояла хорошая – солнечно, тепло. Над нами туда-сюда летали уже несколько небольших самолётов, с них были сброшены петарды или что-то такое - на воде в нескольких местах горели огни оранжевого цвета. Я, конечно, обрадовался, крикнул ребятам: «К нам помощь пришла!» Поплавский, Федотов и Крючковский с трудом, помогая друг другу, вылезли наверх. Что за самолёты, мы, конечно, определить не могли. Ясно было: не наши.
Самолёты вскоре исчезли. Появились вертолёты. Один буквально повис над нами – мы различали лица лётчиков, их в кабине двое было. С вертолёта спустили тросики с карабинчиками. Жестами стали объяснять, как этим спасательным снаряжением пользоваться. Но мы на вертолёт подниматься даже не думали - думали: кто-то спустится к нам, узнаем, где мы, попросим продуктов, воды, географическую карту, и будем дожидаться помощи от своих. Вертолёты долго, сменяя друг друга, висели над баржой. Мы не понимали, что происходит – почему никто спускается.
- Американские военнослужащие могли спуститься на баржу? Они имели на это право?
- Вообще-то баржа - советская территория… А впрочем, я не знаю, но, думаю, что после того, как нас сняли, её хорошенько обследовали.
- Извините, что перебил. Что было дальше?
- Появился корабль, приблизился – уже и название на бору читалось: «Кирсардж». Американский авианосец. Постоял-постоял он и отошёл на такое расстояние, что за волнами только мачта и была видна. Мы - кричать, махать! Бессмысленно! Нас невозможно было услышать. Какое-то время спустя «Кирсардж» вновь подошёл к нам, буквально в нескольких десятках метров застопорил ход. Народищу на нём – полная палуба! Многие с фотоаппаратами. По трансляции, громко, на ломанном русском, прозвучало: «Помочь вам! Помочь вам!» Помощь, значит.
Страх возвращения на Родину
- Американцы поняли, что вы - русские? Или уже успели разузнать?
- Видимо, разузнали. Флага на барже не было - было что-то вроде флага, нами нарисованный сигнал бедствия, означающий: «Требуются вода и пищевые продукты». Снова над баржой - вертолёты. Я понял, что нужно подняться мне – переговорить насчёт продовольствия и карт.
В газетах писали, что я как командир покинул баржу последним. Это не так. Я защёлкнул карабинчик и в считанные секунды оказался на борту вертолёта. Мне сразу в зубы сунули сигарету. Затянулся - Поплавский уже рядом. Федотова и Крючковского снял другой вертолёт. Высадили нас на корабль. Завели в какой-то тамбур и первым делом дали бульону: в миске – как котёнку! И по кусочку белого хлеба - батона. Спрашивают: «Ещё? Может, ещё хлеба?» Говорю: «Не надо!» Американцы удивились. А я-то знал, что сразу много есть опасно – можно умереть.
Выдали бельё, повели в душ. Мы же были грязные, обросшие. В душе я начал бриться и прямо у зеркала потерял сознание. Упасть не дали. Сзади стоял кто-то из команды – подхватил. Очнулся я уже в постели.
Осмотрелся: лежим все четверо на койках, голова к голове. Вместе с американскими военными моряками. Понятно: лазарет. Первая мысль: мы живы, спасены, и - слава Богу! Где-то на третий день появилась тревога: «Чёрт! Мы же на борту американского авианосца!» И страх – от предчувствия того, что нас может ждать по возвращении на родину. Честно скажу, было пострашнее, чем во время дрейфа!
Кормили вначале понемногу, но часто, постепенно порции стали увеличивать. Дали молока. Всё нормально. Врачи нас обследовали. Командир корабля навещал почти каждый день, интересовался, как мы себя чувствуем. Подарил каждому по блоку сигарет, зажигалки.
Отношение моряков – тоже исключительно хорошее. Каждый хотел чем-то помочь. «Чай? Кофе? Воды?!» Достанешь сигарету – сразу несколько человек щёлкает зажигалками.
После лазарета разместили по двое в трёхместных каютах: меня с Поплавским, Федотова - с Крючковским. Третьи койки занимали мичманы, по одному на каюту; они всё время находились при нас. Днём мы собирались в какой-нибудь каюте, и нам крутили пластинки, показывали фильмы – про ковбоев, про любовь. На заказ. «Про любовь мы уже смотрели, давай про ковбоев!»
- О вас ещё никаких сообщений – ни в прессе, ни по радио – не было?
- Нет. Нас подобрали 7 марта. Первое сообщение в советской печати появилось 15 марта. А «Голос Америки» в тот же день, 7 марта, передавал о том, что в океане обнаружена неуправляемая баржа с четырьмя советскими моряками. Американцы тогда ещё понятия не имели, что это за баржа. На третий или на четвёртый день «Кирсардж» зашёл на Гавайские острова, и на судно доставили переводчика. Я через переводчика спросил, почему авианосец не сразу оказал нам помощь. «Мы боялись близко подойти».
Нам объявили, что корабль направляется в Сан-Франциско, там нас доставят в советское посольство и передадут дипломатам. Так и сделали – на девятый или на десятый день. А перед этим на корабле устроили пресс-конференцию. (Я парень из деревни, откуда мне знать, что такое пресс-конференция.) На вопросы журналистов мы отвечали честно, рассказали, что и как произошло.
Сразу признали пропавшими без вести
- А тем временем на острове Итуруп…
- Я не знаю, что тем временем происходило на Итурупе.
- Ваши отцы-командиры могли предположить, что вы угнали баржу?
- Через много лет после «ЧП» мне в моей родной деревне говорили: милиция, следователи лазали по чердакам, по подвалам – меня искали, интересовались письмами. У наших «отцов-командиров», и не только у них, конечно, было предположение, что мы сбежали. Но, если бы мы бежали, то, всяко, не во время такого страшного урагана – волна достигала 15 метров.
- Вас искали в родной деревне, а в море, хотя бы первое время, искали?
- Опять же через много лет я узнал, что нас сразу признали пропавшими без вести. Шум поднялся не из-за того, что мы пропали, а из-за того, что долго находились в Америке, что могли остаться в Штатах. Нам, и в самом деле, предлагали: «Может, вы боитесь возвращаться? Мы готовы предоставить политическое убежище». Я ответил: «Что бы потом ни случилось, хочу домой».
- Можно сказать, что вас похоронили заживо?
- Выходит, что так.
- Олег Павлович Вареник показал мне копию официального письма-извещения, где командование части выражает соболезнование вашим родителям…
- Не только мои родители, но и родители остальных ребят получили письма, где сказано: «пропали без вести», но и – «выражаем соболезнование». К счастью, мои близкие узнали, что я жив, за два дня до того, как письмо отправили из части – оно датировано 9 марта. Друзья моего детства слушали «Голос Америки» и сказали папе с мамой, что я жив. А письмо доставили 18 марта – на третий день после того, как о нашем спасении сообщили по радио и в газетах.
- В какой момент из подозреваемых в измене Родине вы стали героями?
- Не знаю. Ещё, когда мы находились в Штатах, нам всё время говорили: «Вы - герои!». И советские газеты, которые нам показали в посольстве, то же писали. Я не верил. Не верил и, когда мы вернулись в Москву – думал, всё это специально подстроено; нас будут «таскать», будут пытать. Страху натерпелся! Месяца через два после возвращения в Союз мы отдыхали в санатории Министерства обороны в Гурзуфе, и там я впервые услышал от какого-то офицера в свой адрес: предатель!
- Непосредственно - в ваш?
- Да, почему-то именно в мой. Я, конечно, с офицером не спорил – не хотел скандала. Сделал вид, что обвинение мимо ушей пропустил.
- И это в то время, когда газеты всего мира писали о вас, как о героях! Вы уже были награждены…
- Орденом Красной Звезды.
- Кстати, Олег Павлович говорит, что вас, всех четверых, к званию Героя Советского Союза представляли…
- Я тоже слышал. А также и то, что Аджубей или Фурцева были категорически против. Но меня награды, даже правительственные, никогда не интересовали.
- Министр обороны СССР Малиновский вас принимал до Гурзуфа?
- До. Из Сан-Франциско нас доставили в Париж, а оттуда уже в Москву. Ну, думаю: сейчас загонят в «Матросскую тишину» и начнётся!.. А нас поселили в гостиницу ЦДСА, выдали программу на целую неделю: завтра в 10 часов быть на радио, в 11.30 - во Дворце пионеров или еще где-то, затем - в такой-то школе, в такой-то воинской части. Нас кормили, поили. Машину за нами закрепили, увезут – привезут. Везде нужно что-то говорить. Мы были в растерянности - думали: проведут инструктаж, но - никаких инструктажей. Что хочешь, то и говори.
- Никто не предупреждал: ни слова о том, как хорошо вас принимали американцы?
- Нет, никто.
- В программе пребывания в столице был пункт: приём министром обороны?
- Да. Принимал нас Малиновский в Кремле. Часы каждому подарил, сказал: «Чтобы больше не блуждали!»
Пока пресса не переключилась на Гагарина
- Что потом – досрочная демобилизация?
- В Гурзуфе в санатории одновременно с нами отдыхал подполковник Гончаров. Мы с ним сдружились и дружили до самой его недавней кончины. Иван Матвеевич предложил нам: «В Ленинграде есть несколько мореходных училищ, я напишу письмо в политотдел ВМФ, и вас зачислят. Требуется только ваше согласие…»
А у нас образования по семь-восемь классов! До призыва в армию я работал трактористом, призывался в танковые части. Пока нас, 35 призывников из Самары, в телячьем вагоне 18 суток везли в восточном направлении, разговоры разные ходили. Прозвучало: ОБК. Как только мы ни расшифровывали это «ОБК»! Даже Отдельный банно-прачечный комбинат. Оказалось: отряд буксирных катеров. В Южно-Сахалинске я окончил шестимесячные курсы, получил специальность старшины катера, и оттуда отправили меня служить на Курилы. В должности старшины катера. Морское дело всего немножко и изучал-то…
Согласие мы дали – Иван Матвеевич письмо написал. Прилетаем из Крыма в Москву. В Политотделе следовало оформить проездные документы – нам же лететь дальше, на Курилы, возвращаться в воинскую часть и дослуживать. В Политотделе нам говорят: «Вы изъявили желание учиться в мореходном училище. С учётом вашего неполного среднего образования можете поступать в Ломоносовское военно-морское училище. Если передумали, можете продолжить службу на любом флоте, хоть на Черноморском, хоть на Северном. А хотите - в своей части». Мы подумали и решили поступить в мореходку.
- Получается, что вы не дослуживали срок?
- Не дослуживали. Мы были разного призыва. Федотов первый год служил, остальные – по второму. А тут как раз – хрущёвское сокращение Вооружённых Сил. Миллион двести тысяч военнослужащих сократили. И нас под эту же «гребёнку» демобилизовали. В том же 60-м году мы поступили в училище. Нам предоставили возможность подготовиться к экзаменам – преподаватели занимались с нами: математикой, русским языком – чтобы диктант смогли написать. И вдруг читаю в «Комсомолке», что мы зачислены курсантами. Без экзаменов.
- Как вас всенародно прославленных воспринимали сокурсники, сослуживцы, начальство?
- Мы ничем не отличались от остальных. Также двойки получали, и в увольнение нас не пускали. Также наказывали за нарушения.
- Что же это были за нарушения?
- Пьянки, самоволки. Лично у меня, правда, самоволок не было.
- Замполит должен был взывать к совести: тебя вся страна знает, а ты!..
- Ну как он мог взывать к моей совести, если сам ко мне пришёл с бутылкой на годовщину дрейфа?! (Смеется.) Замполит был любитель выпить.
- Как скоро вас перестали узнавать на улице?
- Почему перестали? До сих пор узнают. Редко, конечно, но узнают. Шумиха же вокруг нас продолжалась ровно год. До полёта Гагарина. В апреле 61-го вся пресса мира переключились на космонавта №1.
Другой бы не работал старшим механиком
- Когда вами занялись врачи, учёные? Вы, все четвёро – уникальные объекты для исследования.
- Могу сказать только про троих. Один раз, когда мы были ещё на первом курсе, нас решили обследовать – откуда-то сверху пришло указание. Поместили нас в Военно-морской госпиталь. Сутки мы проспали, вторые спим - будят: всё нормально, переодевайтесь в форму и - в командировку в Эстонию.
- Если я правильно понимаю, слава лично в вашей, Асхат Рахимзянович, дальнейшей судьбе роли не сыграла? Карьеры вы не сделали?
- А я карьеры и не делал - я не карьерист. Многие говорили, что другой бы на моём месте давно бы в Москве высокую должность занимал, а не работал на каком-то катере старшим механиком.
- Были предложения в Москву?
- Были. Меня сразу хотели в столице оставить, в «мореходку» не пускали. Один полковник даже к профессорам сводил, те дали справку, что я не годен для флотской службы. «Ни в какой Ломоносов ты не поедешь!» Я говорю: «Неудобно получится, я же в газетах прочитал, что зачислен». – «Ладно, езжай! Покажешь справку и вернёшься в Москву!» Приехал я в Ломоносов, захожу в кабинет директора училища, а Кирявинский по телефону с кем-то разговаривает. «Ну вот и третий прибыл!» Протягивает мне телефонную трубку: «Это корреспондент газеты «Ленинградская правда», вами интересуется». Корреспондент с расспросами: «Как доехали? Как встретили? Хорошо?». Я медицинскую справку даже из кармана доставать не стал.
- Как сложилась жизнь ваша и ваших товарищей?
- Федотов остался на Дальнем Востоке. Он тоже хотел с нами поступать, но у него уже семья была, сын родился. Ваня речное училище закончил в Благовещенске. Работал на кораблях, даже на китобоях ходил. Он первым ушёл из жизни… Крючковский был направлен – по собственному желанию – на Северный флот, но пробыл там буквально несколько месяцев. По семейным обстоятельствам перебрался в Киев, где работал на заводе «Ленинская кузница». Поплавский остался здесь, в Питере, служил на кораблях, которые обеспечивали связь со спутниками.
А я больше сорока лет отработал в аварийно-спасительной службе в Ломоносове, в Кронштадте. Предлагали командиром БЧ-5 на более крупный «спасатель» – я отказался, не хотел быть офицером.
Сейчас иной раз думаю: зря отказался - лет на 10 -15 раньше на пенсию бы вышел, и больше бы получал. Последнее время я работал береговым матросом - дежурил на лодочной станции Академии имени Макарова: платили немного, но работа сутки через трое - удобно.
Высоцкий гармошку не придумал
- За пятьдесят с лишним лет о вашем подвиге и журналисты тысячи раз писали, и книги художественные изданы, и фильмы – документальные и даже игровой – сняты...
- Да, вниманием мы не обижены.
- Когда вы первый раз услышали песню Высоцкого «49 дней»?
- А что, это песня Высоцкого? Слов я до сих пор не знаю.
- У Высоцкого почему-то Зиганшин Асхан.
- Вероятно, для рифмы. «Асхан – океан». Или что там у него – ураган?
- Знаю, что Высоцкий придумал гармошку. Или, может, ему журналисты «подсказали»?
- Гармошку никто не придумывал.
- Как?! Я сам читал – в одном из ваших интервью…
- Нет, нет, это журналист от себя добавил. Гармошка была. Когда она отсырела, мы увидели на клапанах кусочки кожи – она у нас за первый сорт пошла. И с сапогами тоже – правда. А вот с пайком журналисты напутали, конечно.
- С каким пайком?
- Писали, что у нас и тушёнка была, и сгущёнка, и картошки много. Правильно, всё это могло быть. Во время навигации. Потому что продуктов разгружалось - тысячи тонн. Откинуть в сторонку пару ящиков картошки – проблемы не составляло. Или ящик тушёнки, сгущёнки. Но к 17 января никаких заначек на барже не было. У нас даже положенного на десять дней неприкосновенного запаса и того не оказалось.
- Почему?
- Баржу уже на берег вытаскивали. На зиму. В море нас «столкнули» только потому, что ожидался рефрижератор с мясом – его нужно было срочно разгрузить. Закачали полторы тонны топлива и «столкнули». Продуктов дали на трое суток. А вода была только в питьевом бачке-титане. Его в первый же день опрокинуло волной.
- За песню «Зиганшин-буги, Зиганшин-рок…» вы должны были возненавидеть стиляг. Услышать - после пережитого - издевательское: «Зиганшин съел второй сапог» - такого и врагу не пожелаешь…
- Эту песню мне каждый встречный цитировал! Но, честное слово, мне было совершенно всё равно, кто что говорил, а, тем более, пел. Я всегда ко всему спокойно относился. И в океане тоже.
- Вас вывести из себя сложно?
- Не знаю.
- Даже когда два близких человека находятся в замкнутом пространстве продолжительное время, начинаются какие-то трения. А уж когда четыре человека 49 дней…
- Нет, во время дрейфа никаких трений не было.
- Благодаря вашему характеру?
- Наверное. Я понимал: любое трение может окончиться трагедией.
- Это должны были понимать и остальные.
- Видимо, понимали.
- Не приходилось, как командиру, отдавая приказы, повышать голос?
- Не могу сказать, что я командовал. Допустим, как командир я не должен был заниматься приготовлением пищи. Вначале этим занимались все по очереди. Потом Федотов вроде бы проявил желание. Но однажды он, чистя картошку, бросил нож: «Всё, хана! Больше не буду готовить!» Забрал я у него картошину, нож и готовил пока было из чего. Последние 12 суток у нас вообще ничего не было.
- И даже тогда вы не сомневались, что вас спасут?
- Я не терял надежды ни на минуту, и ребят настраивал на то, что нас ищут и спасут.
Автор текста - Владимир Желтов