Так повторялось из вечера в вечер. После упорного сопротивления Бобик водворялся в кроватку. Спальня была большая и светлая. Через занавешенные тюлевыми гардинами окна в комнату вливались серые сумерки. Зарешеченная детская кроватка стояла в середине помещения. На комоде горела керосиновая лампа. Когда, наконец, няне удавалось укротить Бобика и уложить его в кровать, она бросалась к двери, распахивала её и торопливо кричала:
─ Барыня, приходите скорее и помолитесь с Бобиком!
Так кого-нибудь зовут, когда пригорает молоко или чадит лампа. Мама возникала в дверной раме. Как Бобик ждал этого! Единственная за весь день возможность единолично обладать своей матерью. Он любил её. Он изумлялся и благоговел перед её красотой, её огромными тёмными глазами и её нежностью. Мама, няня и кучер Александр, – хотя и они тоже были большими, – не принадлежали к разряду взрослых, общение с которыми всегда оставляло у Бобика неприятные чувства.
Мама складывала маленькие ручки Бобика. Он уже давно мог делать это сам, но была сладость в ощущении, когда она своими тёплыми нежными пальцами складывала друг с другом его пальчики. Затем её щека прикасалась к его щеке, и очень тихим голосом, как будто это приходило издалека, мама подсказывала Бобику ночную молитву, чтобы он повторял следом. Хотя он и стеснялся повторять за ней, но рядом с мамой робость с него слетала. Он совсем не понимал слов молитвы, но знал: это святые, божественные слова, совсем другие, чем те, с помощью которых общаются взрослые. Разговор взрослых напоминал ему карканье ворон, и он удивлялся, почему взрослые и вороны не понимают друг друга.
Молитва была слишком коротка, но, как единственное мгновение дня, когда мама принадлежала ему одному и была так близко к нему, она ценилась исключительно высоко, будучи центром происходившего за день и одновременно заключительным мигом.
Мама целовала его в лобик, а он обнимал её со всей силой своих маленьких рук. После этого она исчезала за дверью. Бобик долго смотрел ей в след.
То, что происходило дальше, принадлежало царству ночи. Открывался другой мир. Теперь комната принадлежала милой, всегда близкой, толстой, неповоротливой няне. Она благословляла Бобика, накрывала байковым одеялом, нежно прижимала руку к его лбу и крестила его. После этого она поворачивалась к Богу.
Нужно сказать, что в комнате было два Бога. Один под другим. Старый строгий Бог в золотой раме, в серебряном окладе, из которого строгое тёмное лицо смотрело большими сияющими глазами. В левой руке Он держал книгу, а правую поднял и, как это понимал Бобик, грозил указательным пальцем. Бог был очень большим, и, когда Бобик оставался с Ним один, казался ещё больше. А иногда, когда совесть Бобика была по каким-либо причинам не совсем чиста, выглядел даже грозным. Перед ним горел негасимый свет, красная лампада.
Другой Бог был маленький. Он был ещё ребёнком примерно Бобикина возраста. Он с большой нежностью обнимал свою маму, Богородицу. Бобик сравнивал себя и свою маму с этой иконой. Он не мог молиться большому Богу с поднятым пальцем, слишком большому и серьёзному, слишком взрослому и неуютному. А с Христом-мальчиком он был на-ты. Бог был того же возраста и обнимал свою маму. Ему Бобик доверял.
Неосознанно чувствовал он юмористическим чутьём особенность двухэтажности молитв. Мама и няня молились большому Богу, и ожидали результатов молитв, естественно тоже от Него. Он же, молясь, опускал глаза несколько ниже, так, чтобы видеть Христа-мальчика. Тогда исчезало затруднение, которое возникало по отношению к взрослым, и Бобик мог молиться свободно.
Няня, охая, медленно вставала на колени. Ясно чувствовалось, как она должна была согнуть каждый сустав или позвонок, прежде чем её тяжелое тело опускалось на пол. Потом она сгибала верхнюю часть тела к полу и надолго застывала в этой позе. Бобик очень тихо поворачивался, чтобы сопережить всё моление. Со своего места он видел два огромных полушария и серые подмётки тапок. Сама няня превращалась в бесформенную глыбу, безжизненную, немного опасную. Так продолжалось некоторое время, и Бобик начинал беспокоиться, вернётся ли она снова к жизни. Одновременно по строгим чертам лица Бога он пытался понять, говорит ли Он что-нибудь няне. Что-то доброе или грозное.
Потом няня с трудом выпрямлялась, ещё на коленях шепча молитвы, беспрерывно крестясь и кланяясь. Наконец, она вставала. Она бралась за волосы, гладко зачёсанные назад, как было принято у крестьянок того времени, вынимала из волос заколку и чистила ею фитиль в красной лампаде. Вылетали несколько искр, опускавшиеся на пол пеплом. После чего она доливала в лампаду из бутылки масла. Лик Бога светлел. Он выглядел большим и строгим. Няня ещё раз кланялась и крестилась, отступала на несколько шагов, бросала взгляд на Бобика, который прикрывал глаза, крестила его и шла к двери. Совершенно без всякой нужды она говорила себе «ш-ш-ш», чтобы не разбудить Бобика, и покидала комнату.
Тут Бобик переносился, хотя и оставался в той же комнате, в совершенно другой мир. Он очень тихо садился, потому что сейчас, он это знал, придут мыши. Он не мог сосчитать, сколько их было, но их было много. Они шмыгали через комнату по полу.
Они не обращали ни малейшего внимания на присутствие Бобика, Большого Бога, Богородицы и Христа-мальчика. Это был мир в себе. Они всё обнюхивали, разговаривали и играли друг с дружкой, они ссорились. Одни убегали, другие (а может быть те же) возвращались. Они были трогательными и смешными одновременно! Бобик принял их в своё сердце. Сколько это продолжалось и что их изгоняло, он не знал, так как засыпал во время этой игры.
Однажды Бобик допустил оплошность, которая позже стала причиной его стыда и угрызений совести, благодаря чему он довольно рано понял, что нехорошо рассказывать всё взрослым, даже если это добрая няня. Случилось так, что однажды во время активного разговора с няней, содержавшего вопросы и ответы, он не смог удержаться и спросил о смысле и цели мышиных ночных игр.
Конечно, это была неосторожность, и всё же такой бурной реакции он не ожидал. Сначала няня думала, что это ему просто приснилось. Бобик, не разбиравшийся в дипломатических хитростях взрослых, уверял, перекрестившись, с честным словом, что всё совсем так и было, и что он ничего не выдумал, и что это не было сном. Из няни неожиданно вырвался стонущий звук, она стала озабоченной, принялась деловито суетиться, ворча что-то неразборчивое.
Через некоторое время няня пришла с маленькой дощечкой, на которой была проволочка, и попросила Бобика показать место, где играют мыши. Она поставила туда дощечку, сверху положила жареное сало, и ушла. Бобик восторженно наблюдал за приготовлениями. Заботливая няня принесла милым мышкам вкусный ужин. Какая же она всегда добрая и славная!
Этим вечером Бобик молился чуть менее ревностно и даже маму обнял несколько торопливо, потому что всё в нём горело нетерпением увидеть ужин мышек.
И они пришли, и играли, как всегда друг с другом. Одна толстая мышь приблизилась к лакомству. Бобик затаил дыхание. Сейчас она начнёт есть, а может быть, созовёт всех мышей. Интересно, будет ли она креститься перед едой?
Вдруг раздался громкий, ужасный «клих!», и толстая мышь лежала на дощечке жалкая, убитая! Остальные мыши во мгновение исчезли, и Бобик остался один на один с предательством и мёртвой мышью. Ему было плохо, его охватил ужасный страх. Один на один с неподвижным мышиным существом, которое погибло из-за его несдержанности.
Он попробовал молиться, однако взрослый Бог смотрел строго и неподвижно, а Христос-мальчик в этот драматический, наполненный нехорошими событиями миг не отпускал своей матери. Бобик чувствовал себя бесконечно одиноким и покинутым. Он тихонько плакал и причитал. Никто его не слышал. Он не хотел больше видеть няню, причинившую невинной мышке такое зло.
Наконец, он заснул. Ему снилось, что большущая мышь, ростом со взрослого человека, стоит перед ним, качает головой и молча его рассматривает. Он хотел закричать: «Это не я, это не я!», ─ но не смог, потому что знал, что это именно он предал мышь.
На следующее утро пришла няня. Бобик проснулся от шарканья её шагов. Он притворился, что ещё спит, приоткрыв глаза, как щелочки. Он видел, как няня наклонилась к ловушке, как она брезгливым жестом двумя пальцами взяла дощечку и вышла из комнаты. Бобику хотелось её спросить, упрекнуть, но что-то в нём сказало, что лучше промолчать, чтобы более не навредить мышам. И он промолчал. Няня молчала тоже. Но вечером ужасная процедура повторилась, снова няня положила на пол смертельное оружие. Потом она с благочестием Ангела молилась. Бобик смотрел на это моление и думал, что, вероятно, у неё нет угрызений совести из-за мышей, по ней нельзя было заметить никаких изменений.
Тут она выпрямилась и подошла к кроватке Бобика, перекрестила его, прежде чем идти к двери, и отступила на шаг, чтобы посмотреть на ловушку. Бобик напрягся. И тут произошло нечто неожиданное. Ловушка сделала «клих!». И вместо мыши там была няня. Конечно, не вся няня. И она была не совсем мертва. Она начала жалобно орать и призывать на помощь. Как Бобик ясно представил, ловушка тяпнула её за большой палец, и не отпускала. Кухарка Фрося, горничная Ариша и кучер Александр ввалились в спальню Бобика. Александр довольно неделикатно взял няню за ногу и освободил из ловушки. Тапок и носок были сняты. Большой палец оказался совершенно синим. Няня причитала. Все вышли.
В комнату ещё некоторое время доносились голоса возбуждённых взрослых. Потом стихло. Бобик сидел, выпрямившись в кровати. Придут ли после всего этого мыши? Они пришли. Несколько позже из-за ловушки и шума взрослых. «Слава Богу!» ─ сказал Бобик и перекрестился. Большой мыши не стало, но остальные были веселы и беззаботны, как всегда. Бобику сделалось легко и весело на душе. На этот раз он смотрел на большого Бога без страха, и сказал Христу-мальчику:
─ Спасибо Тебе, Спаситель! Я благодарю Тебя за спасение мышей!
Полное содержание статей в этом блоге по данной ссылке.
Пост знакомство - обо мне, о том, кто завел этот блог.
#пересказкниг #снемецкогонарусский #переводкниг #владимирлинденберг #философияоглавноем #мыслиобоге #историячеловека #линденберг #челищев #книги #чтопочитать