2925 подписчиков

ПАУК о вечном - Поцелуй и танец Первой Любви:

7 сентября 20237 сен 2023

35 мин

- В сказку я одна бежала. Где в сияние ночном - Оживают монстры АДА Жуть Гоморры И садом! Для тебя я танцевала - А тебя заставил Я - Проникать в чужое тело - Стать Звездой - Богиней Зла!

…Я после всех опустил руку в кепку, взял и развернул билет. Господи! Что сталось со мной, когда я увидел слово «Поцелуй»!

— Поцелуй! — вскрикнул я невольно.

— Круто! Он выиграл, — подхватила Катя. — Как я рада!

Она сошла со стула, и так ясно и сладко заглянула мне в глаза, что у меня сердце покатилось.

— А вы рады?

— Я? — пролепетал я.

— Продайте мне ваш билет, — брякнул вдруг над самым моим ухом еврей Вадим Кипелов из Арии. — Я тебе десять тысяч рублей дам.

Я ответил жидку таким негодующим взором, что Катя захлопала в ладоши, а Янис из Латвийского СС воскликнул: «Молодец!».

Катя стала передо мной, наклонила немного голову набок. Как бы для того, чтобы лучше рассмотреть меня, и с важностью протянула губы. У меня помутилось в глазах, я хотел её сразу поцеловать, но так неловко прикоснулся, что слегка оцарапал себе губу об её острые зубки!

— Уау! — закричала тусовка, и игра в фанты продолжилась….

Отрывки из книги Сергея Троицкого ПАУКа – ОбрАДно в СССР: Поцелуй первой любви:

Мы неистово отплясывали под «Новый поворот» и «Сани вансотру, ай ловью», но когда врубили белый танец под медляк «Тичин» «Эври тайм», я стал выискивать в толпе Катю. Её нигде не было. Вначале я периодически мониторил тусу, но вскоре мне передалось необъяснимое волнение, в пылу яблочного нектара я стал маниакально искать везде. Во время танцев передвигался через всю тусовку, ходил кругами. Кати нигде не было. И только на 13-м круге я увидел частично вдалеке на веранде группу парней и двух девушек. Там была Катя!!! Во мне всё будто вскипело, я как маньяк ломанулся вперед, а когда подбежал, отступил в изумлении. Посреди веранды на скамейке, Катя держала перед собой кепку, вокруг неё толпились пятеро урелкоф из старших отрядов, в том числе два вожатых студента из «Ракеты» и «Большевика». Они старались запустить руки в кепку, а она поднимала ее и сильно встряхивала. Увидев меня, вскрикнула.

— Постойте, постойте! Новый гость, надо и ему дать билет, — и, легко соскочив со скамейки, взяла меня за окровавленную майку «Спартак»: — Пойдем, что стоишь.

— А-а-а???

— Итак, я вас буду знакомить. Это Сергей Троицкий, он мне сегодня показал череп и крыс. А это, — прибавила она, обращаясь ко мне и указывая поочередно на чуваков, — Антон, Вадим, Сергей, Даша и вожатые Митя и Янис.

Я частично сконфузился, ситуация была дико не комфортна, даже ни с кем не поздоровался.

— Товарищ вожатый, — продолжала она, — напишите Сергею билет.

— Это несправедливо, — возразил с легким прибалтийским акцентом Янис, красивый и по фирме прикинутый брюнет с выразительными карими глазами, узким белым носиком и тонкими усиками над крошечным ртом. — Он же с нами не играл!

— Катя! Что за подстава! Он тут не причём!

— Пишите билет, говорят вам. Что за бунт? Сергей с нами только сейчас, и поэтому для него закон не писан. Нечего ворчать, пишите, я так хочу.

Янис пожал плечами, но наклонил покорно голову, взял карандаш, оторвал клочок бумаги и стал писать на нем.

— По крайней мере, надо объяснить Серёже, в чем дело, — начала насмешливым голосом вожатая Даша, — а то он совсем растерялся. Видите ли, товарищ комсомолец, мы играли в фанты. Катя подверглась штрафу, и тот, кому достанется счастливый билет, будет иметь право поцеловать её в губы. Понятно, что я вам сказала?

Я только взглянул на неё и продолжал стоять как отуманенный, а Катя снова вскочила на стул и принялась встряхивать кепкой. Все к ней потянулись, я тоже.

— Антон, — обратилась Катя к высокому парню с худощавым лицом, маленькими слепыми глазками и чрезвычайно длинными черными волосами, - вы, как поэт, должны быть великодушны и уступить билет Сергею, так, чтобы у него было два шанса вместо одного.

Антон отрицательно покачал головой и взмахнул волосами. Я после всех опустил руку в кепку, взял и развернул билет. Господи! Что сталось со мной, когда я увидел слово «Поцелуй»!

— Поцелуй! — вскрикнул я невольно.

— Круто! Он выиграл, — подхватила Катя. — Как я рада!

Она сошла со стула и так ясно и сладко заглянула мне в глаза, что у меня сердце покатилось.

— А вы рады?

— Я? — пролепетал я.

— Продайте мне ваш билет, — брякнул вдруг над самым моим ухом еврей Вадим. — Я тебе десять рублей дам.

Я ответил жидку таким негодующим взором, что Катя захлопала в ладоши, а Янис воскликнул: «Молодец!».

Катя стала передо мной, наклонила немного голову набок, как бы для того, чтобы лучше рассмотреть меня, и с важностью протянула губы. У меня помутилось в глазах, я хотел её сразу поцеловать, но так неловко прикоснулся к губами, что слегка оцарапал себе губу об её острые зубки!

— Уау! — закричала тусовка, и игра в фанты продолжилась.

Я сел рядом с Катей. Каких только ни придумывала она штрафов! Ей пришлось, между прочим, изображать статую, она в качестве пьедестала выбрала безобразного Вадима, велела ему лечь ничком, да еще уткнуть лицо в грудь. Хохот не умолкал ни на мгновение. Мне, уединенно и трезво воспитанному парню, выросшему в профессорском доме, весь этот шум и гам, бесцеремонная, почти буйная веселость, небывалые сношения с незнакомыми людьми бросились в голову. Я опьянел круче, чем от яблочного вина. Я стал хохотать и болтать громче других. Чувствовал себя до такой степени счастливым, что, как говорится, в ус не дул и в грош не ставил ничьих насмешек и косых взглядов. Катя продолжала оказывать мне предпочтение и не отпускала от себя. В одном штрафе мне довелось сидеть с ней рядом, накрывшись одним и тем же шелковым платком. Я должен был сказать ей мой секрет. Помню, как наши головы вдруг очутились в душной, полупрозрачной, пахучей мгле, как же близко и мягко светились ее глаза и горячо дышали раскрытые губы, и зубы виднелись, и концы волос меня щекотали и жгли. Я молчал. Она улыбалась таинственно и лукаво и, наконец, шепнула мне: «Ну, что же?». Я лишь краснел, смеялся, отворачивался и едва переводил дух.

Фанты нам наскучили, мы стали играть в веревочку. Боже мой! Какой я испытал восторг, когда, зазевавшись, получил от нее резкий удар по пальцам и как потом нарочно старался показывать вид, что зазевываюсь, а она дразнила меня и не трогала подставляемых рук! Я вошёл в полный раж и сказал, что у меня в нычке бутылка пива, яблочного вина и сигареты «Мальборо»!

— Пиво?!

— «Мальборо»!

— Да! Это всё у меня есть! Пожалуйста, угощайтесь!

— Этот Серёжа — крутой парень!

— Я верила в тебя Сержик!

Кода мы шли к нычке, она незаметно для всех меня поцеловала в щёку, я был на седьмом небе.

Мы выпили вина и покурили сигарет, да и что только не проделывали в течение вечера! Мы и на пианино лабали, и пели, и танцевали, и представляли цыганский табор. Всем было дико весело, особенно мне. Конечно, я вёл себя слишком дебильно и открыто, но абсолютно никого не замечал кроме Кати. Всё шоу делалось лишь для неё одной. Один раз, когда я пошёл во тьму в дабл, увидел лицо студента Мити. Он все больше держался в углу, нахмуренный и сердитый. Иногда глаза его наливались кровью, он весь краснел и, казалось, вот-вот он сейчас ринется на нас и расшвыряет, как щепки, во все стороны. Катя периодически грозила ему пальцем, и он снова забивался в свой угол.

Потом он куда-то убежал, принёс вино, но бутылка была какая-то странная, темная, с раздутым горлышком, вино в ней отдавало розовой краской, впрочем, его никто особо не пил. Потом смолкла музыка, прибежал «Комсой» и сообщил, что всех собирают ломиться гоу хом.

Усталый и счастливый до изнеможения я топал с отрядом в кромешной тьме в сторону «Солнечного» и держал за руку Катю. Звёздная и волшебная ночь вскоре тяжело и сыро пахнула нам в разгоряченные лица. Казалось, надвигалась гроза, черные тучи росли и ползли по небу, видимо меняя свои дымные очертания. Ветерок беспокойно содрогался в темных деревьях, где-то далеко за небосклоном, словно про себя, ворчал сердито и глухо гром. Отряды ускорили шаг и, разделившись надвое, через заднее крыльцо метнулись в свои корпуса. После небольшого оживления многие отрубились спать, кто-то ещё с жаром обсуждал танец с девушкой из лагеря имени Клары Цеткин. Но я ещё не разделся и не лег.

Я присел на стул и долго сидел как очарованный. То, что я ощущал, было так ново и сладко. Я сидел, чуть озираясь и не шевелясь, медленно дышал и только временами, то, молча, смеялся, вспоминая, то внутренне холодел при мысли, что влюблен, и вот она, эта любовь. Лицо Кати тихо плыло передо мной во мраке, плыло и не проплывало, ее губы все так же загадочно улыбались, глаза глядели на меня немного сбоку, вопросительно, задумчиво и нежно, как в то мгновение, когда я расстался с ней. Наконец, я встал, на цыпочках подошел к своей постели и осторожно, не раздеваясь, положил голову на подушку, как бы страшась резким движением потревожить то, чем был переполнен.

Я лег, но даже глаза не закрыл. Скоро заметил, как в комнату беспрестанно западали какие-то слабые отсветы. Я приподнялся и глянул в окно. Переплет его четко отделялся от таинственно и смутно белевших стекол. «Гроза», — подумал я. И точно, была гроза, но она проходила очень далеко, так что и грома не было слышно, только на небе непрерывно вспыхивали неяркие, длинные, словно разветвленные, молнии. И не столько вспыхивали, сколько трепетали и подергивались, как крыло умирающей птицы. Я встал, подошел к окну и простоял там до утра. Молнии не прекращались ни на мгновение. Я глядел на пожарный пруд, темную массу сада, желтоватые фасады далеких корпусов, тоже будто вздрагивавших при каждой слабой вспышке.

Я глядел и не мог оторваться. Эти немые молнии, сдержанные блистания, казалось, отвечали тем немым и тайным порывам, которые вспыхивали во мне. Утро стало заниматься, алыми пятнами выступила заря. С приближением солнца бледнели и сокращались молнии, вздрагивали все реже и реже и исчезли, наконец, затопленные светом наступавшего дня.

И во мне исчезли мои молнии. Я почувствовал большую усталость и тишину, но образ Кати продолжал носиться, торжествуя, над моей душой. Только он, этот образ, казался успокоенным: как лебедь, взлетевший из болотных трав, отделился от окружавших его других неблаговидных фигур. Засыпая, я последний раз припал к нему с прощальным и доверчивым обожанием.

Моя страсть, еж, вороны почетная кремация кота

Моя страсть началась именно с утра нового дня. Я, помнится, почувствовал тогда нечто подобное тому, что должен чувствовать человек, поступивший на службу: уже перестал быть просто парнем, стал влюбленный. Я уже сказал, что с того дня началась моя страсть, и мог бы прибавить, что и страдания мои начались с того же самого дня. Я изнывал в отсутствие Кати, ничего мне на ум не шло, все из рук валилось, я целыми днями напряженно думал о ней, изнывал, но в ее присутствии не становилось легче. Я ревновал, сознавал свои нелепые поступки, глупо дулся и зачастую потворствовал всей этой глупости, однако непреодолимая сила влекла меня к ней, и я всякий раз с невольной дрожью счастья переступал порог ее корпуса.

Катерина тотчас догадалась, что я в нее влюбился, да я и не думал это скрывать. Она потешалась над моей страстью, дурачила, баловала и мучила меня. Впрочем, не я один влюбился в нее. Несколько парней из тусы были от нее без ума, и она их всех держала на привязи у своих ног. Ее забавляло возбуждать в них, то надежды, то опасения, вертеть ими по своей прихоти, а они и не думали сопротивляться и охотно покорялись. Во всем ее существе, живучем и красивом, таилась какая-то особенно обаятельная смесь хитрости и беспечности, искусственности и простоты, тишины и резвости. Над всем, что она делала, говорила, над каждым ее движением носилась тонкая легкая прелесть, во всем сказывалась своеобразная играющая сила. И лицо ее беспрестанно менялось, тоже играло, выражало почти одновременно насмешливость, задумчивость и страстность. Разнообразнейшие чувства, легкие, быстрые, как тени облаков в солнечный ветреный день, перебегали по ее глазам и губам.

Каждый из ее поклонников был ей зачем-то нужен, и она их всячески использовала, поэтому мне приходилось выдерживать идиотскую конкуренцию, на что в прошлом и будущем я бы не согласился никогда. Играть на чужом поле.

Хуже всего я понимал отношения, существовавшие между Катей и Вадимом. Что-то сомнительное и фальшивое чудилось в нем даже мне, четырнадцатилетнему парню, и я дивился тому, что Катя этого не замечает. А может быть, замечала фальшь и не гнушалась ею. Неправильное воспитание, странные знакомства и привычки, все, начиная с самой свободы, которой пользовалась молодая девушка, с сознания ее превосходства над окружавшими людьми развило в ней некую полупрезрительную небрежность и невзыскательность.

Она постоянно играла со мной, как кошка с мышью. То кокетничала, и я волновался и таял, то вдруг отталкивала, и я не смел приблизиться к ней, не смел даже взглянуть.

Как-то раз вечером в пасмурный день мы сидели с Катей, как голубки на перилах веранды и гоняли телеги. Я люблю поговорить на разные темы, но с ней мне всегда было очень трудно говорить.

— Я не понимаю, Кэт, что тебе за охота, гулять с жидком Вадиком?

— Уж не думаешь ли, что я его люблю?! Да и как я могла бы его любить, если смотрю на него сверху вниз. Мне надобно такого, который сам бы меня сломил. Да я на такого и не наткнусь, наверное! — говорила она задумчиво, и её взор устремился куда-то вдаль, в сторону рощи за пожарным прудом.

— Стало быть, ты никогда никого и не полюбишь?

— А тебя-то, Сержик, разве я не люблю? - она ехидно подмигнула, ацки потешаясь надо мною. Но я этого не заметил, а заметил, как вороны подлетели к мертвому ежу! Она мне ещё что-то говорила, но я словно был заворожён. Её слово каким-то эхом проходили мимо меня отдалённым бэкграундом, я словно снова возвратился сам в себя! Из влюблённого в г-р клуб.

Вороны жрали ежа!

— А можешь прочитать мне какие-нибудь стихи? — промолвила вполголоса Катя и оперлась на локоть.

— Вороны клевали ежа! А цапля сожрала ужа!

— Какого ещё ужа?

— Да вон того! Посмотри!

Вороны осторожно ковыряли ежа клювом и били крылом, чтобы он перевернулся. После смерти он полностью одеревенел и был тупой как полено!

— Я люблю, когда ты, Сержик, читаешь мне романтические стихи, а не про ежей. Прочти мне «На холмах Грузии». Только сначала садись здесь, — она томно указала на место рядом с собой, по всей видимости, полагая, что я буду счастлив до усрачки. Но в этот момент я был полностью в своей стихии!

Вороны жрали ежа! В эту секунду я конкретно осознал, зачем был нужен еж! Он был ниспослан в виде мистической заманухи для ворон, которых мы теперь могли чисто спортивно и модно расстрелять!

— …не любить оно не может, — повторила Катя. — Вот чем поэзия хороша, она говорит нам то, чего нет и не только лучше того, что есть, но даже больше похоже на правду.

Вороны жрали ежа! Их собралась целая стая, другого случая не преставится! Я спрыгнул с перил и уже хотел метнуться за арбалетом.

— …Что не любить оно не может… И хотело бы, да не может! Сержик! Алё! Ты где? — она была в лёгкой непонятке. Вместо того чтобы внимать устам оракула, я пялился непонятно куда. Она тоже повернулась в сторону ворон, которые устроили пляску смерти вокруг мёртвого мега-ежа, возвышавшегося на пожарной куче песка.

— Ну, так ты прочитаешь мне стихи Есенина?

Вороны жрали ежа!

— Пошли в ад эти стихи! — она чуть не упала с перил. Я осёкся. — Извини, Кэт! Я о своём заморочился. Вороны жрут ежа! Мне надо сбегать за арбалетом! — в тот момент, когда я метнулся за арбалетом, у неё в глазах на секунду вспыхнула искра ненависти.

— Ты че, обалдел? Какой арбалет?! Я тебе говорила, присядь справа! — Но видя неотвратимый бег в сторону пожарного пруда, она тут же переиграла ситуацию и вдогонку томно крикнула:

— Сержик! Удачной охоты! Я хочу видеть тёмные силы, поверженные твоим копьём!

Я оголтело нырнул за ограду пожарного пруда, где дислоцировался г-р клуб и его новые кандидаты из пятого и шестого класса.

— Тревога! Вороны жрут ежа!

Больше объяснять было не нужно. Все тут же бросили удочки и бешено, как молодые олени, понеслись в сторону чердака. Мы были как безумные, как роботы.

— Стрелы, дротики, лук и арбалет! Стрелы, дротики, лук и арбалет!

Буквально через минуту взвод 1-го механизированного легиона имени Цезаря полз по траве в сторону пожарной кучи песка, где творилась сущий садизм над мертвым ежом! Но как только мы взвели тетиву, вороны бешено взметнулись и полетели в небо. Мы выпустили шквал стрел и дротиков, но мимо. Они зловеще кружились на недосягаемом для наших стрел расстоянии. Катя делала вид, что эта сцена доставляет ей массу удовольствия.

— Сержик, вы распугали всю нечисть! Браво! Я тебе дарую право поцеловать мой мизинец!

Но этой белиберды я уже не слышал, в мозгу чеканились только три слова: вороны жрали ежа!

Мы отступили и затаились в надежде, что вороны снова прилетят рвать ежа, но как только мы подползали на исходные позиции, вороны опять взмывали в небо. Так несколько раз.

Между делом, чтобы обратить на себя внимания, Катя вставляла какие-то реплики, что-то комментировала, но я словно был в забытье. Даже кода пришёл Вадим, мне было всё пох, и я не обратил никакого внимания на её стократно повторённую реплику. По всей видимости, она негодовала.

— Ну, так значит, мы пойдём, прогуляемся с Вадимом.

— Ну, да, да! Отлично!

— Тогда мы прогуляемся с Вадимом в дальний лес.

— Ага, ага!

— Тогда мы прогуляемся с Вадимом в самый дальний лес.

— Ну, да, да! Отлично! Остерегайтесь волков, они Лёху Толстяка полностью сожрали.

— Ну, так значит, мы уже уходим.

— Ага, ага! Ломитесь!

Я этого уже не слышал, а думал только: «Вороны жрали ежа»! Мы замутили десяток попыток, но так и не подстрелили, ни одной вороны! Я был в ярости. Бросился в подвал, в нашу лабораторию имени доктора Менгеля, где проходили бесчеловечные опыты над мышами. Мы обильно кормили их жратвой из столовки, но с разными добавками. Например, котлета с зубным или стиральным порошком. Сардельки в солидоле или со смолой. Каша с крысиным ядом или с масляной краской. Бутерброд с лаковой или ПВА-начинкой. Бычки из пруда в жидком фосфоре или с ртутью. Мы внимательно следили за их поведением, после каждого приёма такой вкуснотищи. Мы хотели добиться их мутации, вырастить громадных фосфорных крыс, целую армию, и с их помощью захватить власть над миром.

В общем, три фосфорных мыши были задолблены молотками и брошены в качестве приманки к воронам. Они устроили сущий Хичкок-ад, очень хотели попробовать генно-модифицированный продукт. Но всё испортил Сокол, как штурмовик ХЕ-111 колом выскочил из-за тучи, схватил 2 мышей и был таков. Вороны дико недовольно каркали на соседних соснах. Молодежь предложила на время киношки в клубе заминировать ежа. Так и поступили. Для этого использовали самопальную бомбу «Шахид-3» с диким количеством шариков из подшипника, шурупов и гвоздей. По нашему плану такая бомба могла, как шрапнель, скосить целую стаю ворон.

Когда фильм закончился, мы вышли из клуба и стали думать, чё делать? В этот момент заорал Андрюха Косой:

— Смотрите сотни тысяч ворон!

Действительно, сумеречное небо словно почернело от тысяч ворон! Наверное, их что взбаламутило. Мы бросились бежать к пожарной куче, но не успели. Впереди за корпусом раздался ацкий взрыв, вороны бешено взмыли в небо и молнией скрылись в сосновом лесу.

Когда мы подбежали к пожарной куче, чуть не разрыдались от горя! Бомба «Шахид-3» взорвала Имперского кота Ваську и двух случайных воробьёв. Коту оторвало голову и хвост, в зубах Васька сжимал мутированную мышь Люсю.

Сначала мы его хотели похоронить варварским христианским способом в земле, но потом решили сделать всё в имперских традициях. Собрали всю мертвечину и поломились в котельную, где с жаром горела железная печь. Мы подбросили угля, затолкали останки кота, воробьёв и ежа. Еж дико не пролезал в печную створку, пришлось его долбить ломом и кувалдой. Вскоре он тоже оказался в духовке и тут же ярко вспыхнул. Первую секунду мы дико любовались горящим котом, ежом и мутированной Люсей, которая горела оранжевым фосфорным огнём. Но уже через мгновение вся котельная наполнилась ядовитой вонью. Заткнув носы, мы пулей выскочили на воздух. Ржали 15 минут, но вскоре перестали, вонь вместе с едким дымом стала валить из трубы. Мы отправились на лагерную дискотеку, но и там скоро началась дикая вонища. Один из вожатых стал озираться по сторонам, чтобы определить, откуда вонища.

— Просто какой-то Бухенвальд, а не «Солнечный»!

Мы сжалились над пионерами, взяли из военного кружка противогазы и отправились в котельную. Кот и Люся сгорели дотла, ёж горел как волшебный уголек. Мы вытащили его мясным крюком и поручили «молодым» утопить в пожарном пруду, куда его тут же поволокли. Я решил внимательно осмотреть печку. На ней стояло заводское клеймо и год выпуска, частично сбитые стамеской. Мы очистили печь и прочитали: «КРУП сталь. 1924.». Так вот, значит, откуда печки?! Их просто демонтировали в 1946году из учебного лагеря дивизии вафен СС «Викинг», располагавшегося в Зенхайме, что в Верхней Силезии. Коту очень повезло быть кремированным в такой печи!

Терзания любви:

После инцидента с ежом, Кэт стала меня дико игнорировать, не разговаривала или проходила мимо. Несколько дней была очень холодна со мной.

Настоящие мои терзания начались с того мгновения. Я ломал себе голову, раздумывал, передумывал и неотступно, хотя по мере возможности скрытно, наблюдал за ней. В Кэт наметилась перемена, это было очевидно. Она уходила гулять одна и гуляла долго. Иногда не показывалась по целым часам или сидела у себя в комнате. Прежде это за ней не водилось. Я вдруг сделался, или мне показалось, чрезвычайно проницательным, подозрительным и ревнивым. Казалось, она затусовалась с кем-то из своего окружения.

«Не он ли?», — спрашивал я себя, тревожно перебегая мыслью от одного ее поклонника к другому. Моя наблюдательность не видала дальше собственного носа, а скрытность, вероятно, никого не обманула, по крайней мере, Вадим скоро меня раскусил. Впрочем, и он изменился в последнее время, похудел, смеялся так же часто, но как-то глуше, злее и короче. Невольная нервическая раздражительность сменила в нем прежнюю легкую иронию и напускной цинизм. Вскоре дошли слухи, что Кэт несколько раз по ночам покидала корпус, и её даже видели в окрестностях пожарного пруда. Я был в ярости и одновременно в обломе и с такими дикими мыслями пошёл в сторону стадиона. Вдруг на лужайке за кустами смородины я увидел ее.

Подпершись обеими руками, она сидела на траве и не шевелилась. Я хотел, было, осторожно удалиться, но она внезапно подняла голову и сделала мне повелительный знак. Я замер на месте, не понял ее с первого раза, она повторила знак. Я перескочил через куст и радостно подбежал к ней, но она остановила меня взглядом и указала на дорожку в двух шагах от себя. В негодовании и раздражении, не зная, что делать, я стал рядом. Она была так бледна, такая горькая печаль, глубокая усталость сказывалась в каждой ее черте, что сердце у меня сжалось, и я невольно пробормотал:

— Кэт, что с тобой?

Она протянула руку, сорвала смородинку, укусила и сплюнула.

— Сержик! Ты меня очень любишь? Да?

Я ничего не отвечал, и уже подозревал, что мутится какая-то заготовка. Она продолжила свой монолог, по-прежнему глядя на меня.

— Да. Это так. Такие же глаза! — прибавила она, задумалась, закрыла лицо руками и прошептала:

— Все мне опротивело .. Ах, мне тяжело, боже мой, как тяжело!

— Отчего, всё так плохо Кэт? Через 10 дней конец смены, поедем в Москву. Там Олимпиада будет. Клёвые тусовки!

Она не отвечала, только пожала плечами. Я продолжал стоять и с глубоким унынием глядеть на нее. Каждое ее слово врезалось мне в сердце. В это мгновенье я, кажется, охотно бы отдал свою жизнь, лишь бы она не горевала. Она положила руку мне на голову и, внезапно ухватив за волосы, начала крутить их.

— Больно, — проговорил я, наконец.

— А! Больно! А мне не больно? Не больно?

Она осторожно расправила вырванные волосы, обмотала их вокруг пальца и свернула в колечко.

— Я твои волосы, к себе в медальон положу, и носить буду, — сказала она, а у самой на глазах все блестели слезы. — Это тебя, быть может, утешит немного!

Слезы Кэт меня совершенно сбили с толку, я решительно не знал, на какой мысли остановиться? Сам готов был плакать, я все-таки был школьником.

Я глядел на нее и не понимая, отчего ей тяжело, живо воображал, как она вдруг в припадке неудержимой печали ушла в сад и упала на землю, как подкошенная. Я хотел ради неё совершить какой-нибудь даже дурацкий подвиг!

Воображение мое заиграло, я начал представлять разные мифические триллеры, как буду спасать ее из рук неприятелей, как, весь облитый кровью, исторгну ее из темницы, как умру у ее ног. Я вспомнил картину, висевшую у нас в гостиной: Малек-Аделя, уносящего Матильду или сцену из «Капитанской дочки» Пушкина! Незаметно мой воспаленный разум переключился на окружающую действительность, и я узрел большого пестрого дятла, который хлопотливо поднимался по тонкому стволу березы и с беспокойством выглядывал из-за нее, то вправо, то влево, точно музыкант из-за контрабаса.

Кругом было и светло и зелено, ветер шелестел в листьях деревьев, изредка качая длинную ветку малины над головой Кэт. Где-то ворковали голуби, жужжали пчелы, низко пролетая по редкой траве. Сверху ласково синело небо, а мне было грустно. И вдруг меня осенило спросить:

— А в кого ты влюблена?

Наши взгляды встретились. Она опустила глаза и слегка покраснела. Я увидал это и похолодел от испуга, хотя и прежде ревновал ее, но только в это мгновение мысль о том, что она полюбила другого парня, сверкнула у меня в голове: «Боже мой! Она полюбила!». Кэт торопливо пожала мне руку и побежала вперед. Кровь во мне загорелась и расходилась.

Ночью мы решили замутить излюбленный пионерский трюк, измазать зубной пастой спящих герлов. То есть, я хотел влезть в окно к Кате и измазать именно её!

Я проснулся среди ночи, проворно оделся, как сомнамбула и лунатик, сиганул в окно и поломился в сторону её корпуса. Ночь была темна, деревья чуть шептали, с неба падал тихий холодок, от огорода тянуло запахом укропа. Я перешёл аллею, легкий звук шагов смущал и бодрил меня. Я останавливался, ждал и слушал, как стучало сердце, крупно и скоро. Наконец, я приблизился к её корпусу и спрятался за скамейкой. Вдруг мне почудилось, в нескольких шагах от меня промелькнула женская фигура. Я усиленно устремил взор в темноту, затаил дыхание. Что это? Шаги мне слышатся, или это стучит мое сердце?

— Кто здесь? — пролепетал я едва внятно. Что это опять? Подавленный смех или шорох в листьях? Или вздох над самым ухом? Мне стало страшно.

— Кто здесь? — повторил я еще тише.

Воздух на мгновение заструился, на небе сверкнула огненная полоска, покатилась звезда.

«Катя?», — хотел спросить я, но звук замер у меня на губах, а тюбик с пастой шлёпнулся в траву. И вдруг все стало глубоко безмолвно, как это часто бывает в средине ночи. Даже кузнечики перестали трещать в траве, только где-то звякнуло окошко. Я постоял, постоял и вернулся в свой корпус, к простывшей постели. Я чувствовал странное волнение, точно ходил на свидание и остался одиноким, прошел мимо своего или чужого счастья.

Высокий омут любви:

Наутро у меня снова поехала крыша. Я сидел, глядел, слушал и наполнялся весь каким-то безумным ощущением, в котором было все: и грусть, и радость, и предчувствие будущего, и желание, и страх жизни. Но тогда я ничего этого не понимал и ничего не сумел назвать из всего того, что во мне бродило, или назвал это все именем Катя.

Я терялся в соображениях и все искал уединенные места. Особенно полюбил чердак нашего корпуса, где мы оборудовали нашу штаб-квартиру и рок-клуб. Поставили старый проигрыватель и допотопный рижский приёмник с дико длинной антенной. Целыми днями мы пытались поймать западные радиостанции, с целью прослушивания рок-музыки. На стенах чердака красовались самодельные рисунки «Абба», KISS, Алиса Купера, а также ч/б фотки «Битлз» и «Дорс». Кроме того, на чердаке складировался весь наш г-р стаф и размещалась мини-мастерская.

Взберусь, бывало, на чердак, сяду и сижу там этаким несчастным, одиноким и грустным юношей, аж самому себя жалко, и так мне были отрадны эти горестные ощущения, так упивался я ими!

Вот однажды сижу на чердаке, гляжу вдаль и слушаю «Голос Америки». Вдруг что-то пробежало по мне, ветерок не ветерок и не дрожь, а словно дуновение, ощущение чьей-то близости. Я опустил глаза. Внизу по аллее в легком сереньком платье с розовым зонтиком на плече поспешно шла Кэт. Увидела меня, остановилась и, откинув край соломенной шляпы, подняла на меня свои бархатные глаза.

— Что это вы опять мутите на чердаке?

— А???

— Вот ты все уверяешь, что любишь меня! Ну, тогда спрыгни ко мне на дорогу! Если, конечно, действительно любишь меня!

Не успела она произнести эти слова, как я уже летел вниз, точно кто-то подтолкнул меня сзади. Чердак был на уровне чуть ниже третьего этажа. Я ударился о землю ногами, толчок был так силен, что я не мог удержаться, упал и на мгновенье лишился сознания. Когда пришел в себя, я, не раскрывая глаз, почувствовал возле себя Кэт.

«— Милый мой мальчик», — говорила она, наклоняясь надо мной, в голосе ее звучала встревоженная нежность, — как мог ты это сделать, как мог ты послушаться. Ведь я люблю тебя. Встань.

Ее грудь дышала возле моей, руки касались моей головы. И вдруг! Что сталось со мной тогда! Её мягкие свежие губы начали покрывать мое лицо поцелуями, коснулись моих губ. Но тут Катерина, вероятно, догадалась по выражению лица, что я уже пришел в себя, хотя глаз не открывал. Быстро приподнявшись, она сказала:

— Ну, вставайте, безумный, зачем лежать в пыли среди лягушек? — Я поднялся. — Да не смотри на меня так, что за глупости. Ты не сломал ноги? Говорю тебе, не смотри на меня. В общем, на всякий случай, сходи в амбулаторию, а я пойду по своим делам. Только не смей идти за мной, а то рассержусь, и уже больше никогда...

Она не договорила и проворно удалилась, а я присел на дорогу, ноги меня не держали. Крапива обожгла руки, спина ныла, голова кружилась, но чувство блаженства, которое я испытал тогда, уже не повторилось в моей жизни. Оно стоило сладкой боли во всех моих членах и разрешилось, наконец, восторженными прыжками и восклицаниями. Точно я был еще ребенок.

Я был весел и горд весь этот день, так живо сохранял на лице ощущение Катиных поцелуев, с таким содроганием восторга вспоминал каждое ее слово, лелеял неожиданное счастье, что даже страшно становилось, не хотелось даже видеть ее, виновницу этих новый ощущений. Мне казалось, что уже больше ничего нельзя требовать от судьбы, и теперь бы следовало «взять, вздохнуть хорошенько в последний раз, да и умереть».

На следующий день, отправляясь в корпус к Кэт, я чувствовал большое смущение, которое напрасно старался скрыть под личиной развязности нормального парня, желающего дать знать, что он умеет хранить тайну. Она встретила меня очень просто, без волнения, лишь погрозила мне пальцем и спросила, нет ли у меня синяков. Вся моя скромная развязность и таинственность исчезли мгновенно, а вместе с ними и смущение. Конечно, я не ожидал ничего особенного, но спокойствие Кэт точно холодной водой окатило. Я понял, что дитя в ее глазах, и мне стало очень тяжело! Она всякий раз быстро улыбалась, взглядывая на меня, но мыслями была далеко, я это ясно видел и пытался думать, как быть?

Заговорить самому о вчерашнем деле? Куда она так спешила? Однако только я махнул рукой, как нас позвали на ужин. По дороге ко мне приклеился Вадим.

— Серёга, скажу тебе как пацан пацану! Кэт нас всех кинула и по ночам встречается с вожатыми из «Большевика». С Янисом и тем другим!!! Советую тебе не спать по ночам и наблюдать изо всех сил. В общем, ночью у пожарного пруда. Вот где надо караулить. Ты мне ещё спасибо скажешь!

Он засмеялся и повернулся ко мне спиной. Вероятно, не придавал особенного значения тому, что сказал. Он имел репутацию отличного мистификатора и славился своим умением дурачить людей на маскарадах, чему весьма способствовала почти бессознательная лживость, которой было проникнуто все его существо...

Он лишь хотел подразнить меня, но каждое его слово ядом просочилось по моим жилам. Кровь бросилась в голову. Меня словно окатило ушатом ледяной воды и одновременно поразило током! Я остолбенел и думал, что ацкая сила разорвет меня на части, или я провалюсь в ад!

«А! Вот что! — сказал я самому себе, — добро! Стало быть, мои вчерашние предчувствия справедливы! Стало быть, меня недаром тянуло к пруду! Так не бывать же этому!». И я громко ударил кулаком себя в грудь, хотя, собственно, и не знал, чему не бывать.

Не знаю, как пережил последующие два часа. После всех раздумий и импульсивных решений, я взял себя в руки, выложил как на духу парням из ГР клуба, они, понуро и молча, слушали мои откровения. Вернее, я разговаривал сам с собой. А что они могли подсказать или посоветовать? Мстить? Доказать всему свету и ей, изменнице, что я умею мстить! Пытаться какими-то неимоверными усилиями её привязать к себе? Провальный проект!

Сутки я находился на грани помешательства во мгле ада. За это время 1000-й раз все перекрутил. Принимал и отменял решения. Убить ёё, пасть к её ногам, броситься под тепловоз или в пожарный пруд. Я представлял, как она может рыдать надо мной, а в толпе будут говорить:

— Этот Серёжа, он её очень любил!

При этой мысли я рыдал как дитя, рыдал в умилении над этой мыслью.

Это я — Катя:

Нарыдавшись вдоволь, я вдруг поймал себя на мысли, что стало как-то легко. Даже показалось, что я вернулся сам в себя. Осмотрелся по сторонам, я брёл мимо пруда, где молодые бойцы из г-р клуба рассматривали раков, пожиравших сгоревшего ежа! Мне тут же пришёл невье…ный креатив. Для связи по лагерю, вместо мобильных телефонов, мы использовали короткий римский горн или боцманский свисток. Три длинных гудка возвестили мобу, что намечается серьезное дело.

И вот мы уже на чердаке, а перед нами дорогостоящая и иллюстрированная дореволюционная книга «Способы поимки воров»! Нас заинтересовала ловушка «Молот Тора», «Огненный душ», «Матрас-йога» и ещё несколько других хитов. «МТ» был сопровожден рисунком: вор залезает в форточку, а сверху на голову ему падает 16-ти пудовая гиря. Вор входит в дверь, на него выливается кипящее масло, а в лицо ударяет доска йога, то есть дубина, утыканная гвоздями. Мы не стали мастерить такое зверство, а сделали лайт-апгрейд.

Естественно, мной не двигала жажда мщения к более удачливым любовникам (кроме того, им было по 21году), просто было навалом свободного времени и хотелось проверить, как работают дореволюционные приспособления. Тем более, был интригующий и практичный повод.

Мы нашли лаз, откуда вожатые из «Большевика» пролезают на нашу территорию, разместили ловушки и подтянули «противопехотную катапульту». На десерт построили ужасное привидение, которому вместо головы приделали обглоданного раками ежа.

В первую ночь они не пришли, мы стали ждать следующую. После отбоя я достал из тумбочки швейцарский ножик, пощупал острие лезвия и, нахмурив брови, с холодной сосредоточенной решительностью сунул его себе в карман, точно мне такие дела делать не впервой. Сердце злобно приподнялось и окаменело, я до самой ночи не раздвинул бровей и не разжал губ, то и дело, похаживая взад и вперед, стискивая рукой в кармане разогревшийся нож и заранее приготовляясь к чему-то страшному. Эти новые, небывалые ощущения до того занимали и даже веселили меня, что собственно о Кэт я думал мало. Мне всё мерещились: «О Янис, молодой прибалт». «Куда, красавец молодой? Лежи». А потом: «Ты весь обрызган кровью!». «О, что ты сделал?». «Ничего!».

С какой жестокой улыбкой я повторил бы это «ничего»!

Как только вожатые заснули, мы незаметно покинули корпус, встретились в условленном месте и заняли свои посты. Я заранее выбрал всем места, где караулить. Парням это предприятие доставляло массу прикола и удовольствия. Но ночь тянулась словно резина!

Стоя на чердаке, я мог хорошо видеть, насколько позволяла темнота, что происходило вокруг. Рядом вилась таинственная дорожка, змеей проползая под забором со следами перелезавших ног в этом месте, вела к круглой беседке из акаций в стороне от пожарного пруда и уходила куда-то во мрак. Ночь стояла такая же тихая, как и накануне, правда, на небе было меньше туч и очертания кустов и высоких цветов виднелись очень ясно. Первые мгновения ожидания были томительны, почти страшны.

Но прошло полчаса, час, кровь моя утихала, похолодела, сознание, что я напрасно все это затеял и даже несколько смешон, а Вадим подшутил надо мной, начало прокрадываться в душу. Я покинул засаду и обошел периметр позиции. Как нарочно, нигде не было слышно даже малейшего шума, все покоилось. Даже лагерная собака спала, свернувшись в клубочек у калитки. Я снова взобрался на крышу чердака, увидел пред собой далекое поле, вспомнил встречу с Кэт и задумался.

Мне почудился скрип отворявшейся двери, легкий треск переломанного сучка. Я вздрогнул, в два прыжка спустился с чердачной лестницы и замер на месте. Быстрые, легкие, но осторожные шаги явственно раздавались где-то рядом. Они приближались ко мне.

«Вот он, вот он, наконец!», — промчалось по сердцу. Я судорожно выдернул нож из кармана, раскрыл его, красные искры закрутились в глазах, от страха и злости на голове зашевелились волосы. Шаги направлялись прямо на меня, а я тянулся им навстречу. Показался человек. Боже мой! Янис!

Я тотчас узнал его, хотя он весь закутался в рыболовный плащ и капюшон, брёл по асфальтовой дороге и озирался по сторонам. Одно мгновение, и он скрылся в зелени, которая примыкала к забору. С дальних дозоров я увидел азбуку Морзе карманных фонарей. «Молодые» сигнализировали — они идут! Вскоре фонарик замаячил от пруда, а потом фонарик Олега известил, что расчёт «ПК» готов к бомбометанию. Я послал пару сигналов и бросился по лестнице вниз и в сторону «ПК» и рычагов ловушек.

Первые секунды я так зашифровался, что, кажется, сравнялся с землей. Ревнивый, готовый на убийство Отелло, я внезапно снова превратился в школьника. До того испугался неожиданного скрипа досок в заборе, что даже на первых порах не заметил, откуда, кто он шел и куда исчезал. Со страха я уронил нож в траву, но даже искать его не стал. Разом отрезвился и стал, словно робот.

— Орудие! Огонь!

Первый пакет кала улетел в сторону лип и акаций, в ту же секунду оттуда вылетел первый урелок и стал воровато оглядываться. На его фоне снова отворилась заборная доска, и вскоре появилась рожа Яниса. Фокус вожатого Мити видел только самого Яниса, но когда на него упало целое корыто дерьма, он дико остолбенел!!! Он, было, метнулся на помощь товарищу, но в этот момент ему нелепо долбанула в е…ло доска йога! Вместо гвоздей там была жеваная китайская жвачка (первый эксперимент Китая). После ацкого удара кувалда прилипла к его волосам, щекам и носу. Чем больше он её отрывал, тем больше она к нему прилипала. Он сделал ещё одно движение к Янису, и тут же споткнулся на растяжке трояна. Ушат дерьма обрушился на него с дерева, а на голову нахлобучилось ведро с оленьими рогами! Это всё сопровождалось громкими ночными звуками. Те были в шоке, дико нервничали и орали!

— Б*я, Янис! Ты, кажись, в каком-то говне!

— Да ты сам в говне!

— Что это за вонючее дерьмо! Откуда оно взялось?

— Меня, чё-то липкое е…нуло!

— Не липкое, а дерьмо!

При свете яркой луны они пытались разобраться, что произошло? Хорохорились, дескать, это всё мелкая неувязка, она исчезнет, как случайный миг прерванного гудком тепловоза сна! Они хотели верить, что это пожарник неправильно перекрыл канализацию, и они чисто случайно немного врезались в поносное дерьмо, и если есть рядом пожарный пруд, они быстро отмоются. Но вонючий кошмар их не покидал! Кал есть кал!

— Янис, пойдём к пруду! — они двинулись к пруду в 100 метрах от них.

— Орудие! Огонь!

Второй пакет кала улетел в сторону вишен, разбился о ветки и оросил их дерьмом.

— А-а-а-а-а-а! Опять дерьмо! Откуда оно прилетает?!

— Вроде дождя нет, а оно падает!

Они стали метаться и, воровато оглядываясь, двинулись в сторону пруда, уже везде им грозила опасность. Зиндан ждал их. Один неправильный шаг, рухнула тонкая перегородка, и с дикими воплями они провалились в болотную жижу.

— Орудие! Огонь!

Третий пакет кала улетел в сторону пристреленного зиндана. За миг до падения он разорвался. Последовали дикие вопли.

— А-а-а-а!

— Нога!

— Ухи!

— Бошка!

— Слезь с моей шеи!

— Орудие! Огонь!

Четвёртый и пятый пакеты кала улетели в сторону пристреленного зиндана. Не разорвались, а е…лись обо что-то упругое. Последовали дикие вопли.

Они вылезли из ямы и с ацкими проклятьями ломанулись к пруду, но здесь ожидала неприятная встреча. Фосфорное чучело Венеры с элементами ежа и горящими лампочками вместо глаз. Венера зловеще водила руками магические пассы, на груди у неё красовалась табличка: «ЭТО Я — КАТЯ!».

От ужаса Янис споткнулся и со всей силой е…лся о скамейку. Они развернулись и побежали обратно к забору. В эту секунду на берегу пруда через дырку в сетке рабица появился силуэт Кати.

— Ребята вы куда? Подождите! Это я — Катя!

Но они уже перелезали через забор.

— Пошла ты нахер, Катя! Мы тебе это припомним!

— За такое дерьмо даже бабам е…ло надо бить!

— Что вы говорите! Я же вас люблю! Подождите! Это я — Катя.

— Да иди ты нах, Катя!

— Целка е…ная! — послышался отдаленный крик и топот по тропинке из гальки. Разбуженный воплями кретинов, проснулся лагерный пёс и тут же бросился в погоню за говночистами. Во мгле ещё долго раздавался озверелый лай Тузика и вопли урелков, вероятно, он гнал их до самого «Большевика». Катя вся в слезах и недовольстве молнией метнулась за рабицу и скрылась в темноте.

Усталые и счастливые мы вернулись в корпус и с гордостью за выполненную миссию тут же захрапели здоровым сном.

Я встал поутру вначале радостно, но потом радость сменилась тяжелым недоумением и какой-то небывалой грустью, точно во мне что-то умирало.

Я пришел бы в большое затруднение, если бы меня заставили рассказать подробно, что происходило со мной в течение трёх дней после ночной заварухи. Эта было странное лихорадочное время, хаос какой-то, в котором самые противоположные чувства, мысли, подозрения, надежды, радости и страдания кружились сплошным вихрем. Я страшился заглянуть в себя, если только четырнадцатилетний пацан мог в себя заглянуть, страшился осознать, что бы то ни было, просто спешил прожить день до вечера. Зато ночью спал хорошо. Помогало детское легкомыслие.

Эта шиза, вероятно, продолжалась бы ещё долго, но громовой удар разом все прекратил и перебросил в новую колею. За Катей приехали родители и увезли в Москву. До конца смены оставалось четыре дня….

Встретить свою лубовь на угарных вечеринках КТР: