Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Очень похоже, что внезапно прибывший московский гость всё наконец-то прояснит, и мы сейчас разложим эту затейливую провинциальную матрёшку... Или - ждать таки декабря?..
ШТУКЕНЦИЯ
(Рассказ одного губернского чиновника, случайно услышанный и записанный с его же слов)
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ГЛАВА ВТОРАЯ
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
ГЛАВА ПЯТАЯ
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
8
Не знаю, что чувствуют враги государства и всяческие недоброхоты, когда столь высокопоставленные, значительные и облеченные многими знаниями и возможностями особы щурятся прямо в них и ласково уточняют: не вы ли будете, милейший, такой-то и такой-то! Не знаю, но отчего-то мне кажется, что таким-то и таким-то в головы немедленно приходит одна и та же мысль, что-то вроде: а что я такого сделал? Или: господи, неужто за мной? Или еще так, с гонором, но быстро пресекаемым одним только движением бровей господина в голубом мундире: а по какому, позвольте, праву? Наверное, есть и еще один сорт людей – к которым подобные чины приходят неслучайно. Я бы рекомендовал им немедленно во всем сознаться, ибо с Третьим отделением – не шутят, не для баловства оно создано, да-с…
Мне сознаваться было не в чем, да и петушиться я не стал, а просто сглотнул судорожно все еще надсадно побаливавшим горлом, и спросил:
- Именно так, сударь, я – Бабушкин. С кем имею честь говорить?
Только произнеся эту очевидную глупость, я сообразил, что, верно, выгляжу нелепо и несолидно: лежа с перевязанной шеей перед мало того, что гостем, так еще и облеченным государственной властью и правом вершить суд военным чином, между прочим, на три ступени старше меня по рангу! Господин, однако же, был крайне миролюбив, только сощурился еще более, да понюхал снова что-то в воздухе, и, улыбнувшись одними губами, продолжал:
- Виноват, не представился, хотя, полагаю, вам уже должны были поведать: ротмистр фон Энден, Вторая экспедиция Третьего Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Будет крайне любезно с вашей, Семен Никифорович, стороны называть меня Борисом Яковлевичем. Прислан к вам с особой миссией из Москвы. Лев Мартынович, вы, конечно же, успели уже ввести господина коллежского секретаря в суть дела, по которому я здесь оказался?
Чичеров, несмотря на то, что фон Энден по-прежнему оставался неслыханно вежлив и обаятелен, всё же уловил в его голосе еле различимые, но явно наличествующие начальственные нотки, подтянул живот, и, медоточиво придав голосу бархату, пояснил:
- Никак нет, ваше высокоблагородие! Только начал.
- А…, - расслабленно улыбнулся Борис Яковлевич, придирчиво оглядевшись по сторонам. – Вы, быть может, позволите мне присесть? – и, не дожидаясь приглашения, уселся на место, где сегодня еще сиживал Пушкин. – Не далее как вчера встречался я с губернатором вашим: он составил вам самую лестную рекомендацию, теперь я вижу, что он не ошибся… Дело-то сделано, преступник уж пойман. Браво, Семен Никифорович!
- Вы говорите о…, - замялся я, затрудняясь как-то назвать своего душителя.
- Именно так: о господине Козлове, что сидит у вас под замком! – с видимым удовольствием уточнил фон Энден, несколько брезгливо оглядывая остатки нашего скромного пиршества на полицмейстерском столе. – Побегал я за ним изрядно, уже напал на его след в Москве, да голубчик успел улизнуть, по его следам-то я и последовал в вашу губернию. Несомненно, я бы взял его и без вашей помощи, но, коль скоро вы с господином Чичеровым оказались столь любезны, что взяли этот труд на себя, я непременно отмечу вас в своем докладе Александру Христофоровичу, будьте покойны…
- Александру Христофоровичу? – с глупой улыбкой переспросил Чичеров.
- Ну да… Его сиятельству графу Бенкендорфу! – несколько удивленно вскинув брови, пояснил ротмистр.
- Самому графу? – зарделся Лев Мартынович, накручивая ус до состояния какой-то дыбом стоящей бурой пирамидки.
- Разумеется, - со всевозможнейшим терпением отвечал фон Энден, посматривая на меня. – У вас сей негодяй - я о Козлове, разумеется! - тоже, кажется, нашалить успел?
- Так, самую малость…, - Чичеров небрежно махнул рукою, впрочем, не без столичного, неизвестно откуда взявшегося, лоска. – Одного до смерти задушил, второго… вторую – спасти удалось, да двух полицейских покалечил немного. Пустяки!
Я, сгорая со стыда за свое положение (лежа, в подушках, с перевязанной шеей, в кабинете – бардак!), с трудом поднялся, кое-как пересел на ближайший стул и, перебив, наконец, несущего ужаснейший бред Льва Мартыновича, постарался как-то сгладить первое впечатление ротмистра вопросом:
- А вот, Борис Яковлевич, вы изволили отрекомендоваться, дескать вы – из Второй Экспедиции будете? Могу я узнать – чем же ваша Экспедиция занимается?
- О, нет ничего проще! – любезно кивнул фон Энден. – Сектанты, раскольники, убийства – круг чрезвычайно широк, но – только по самым серьезным… вы поняли? По самым серьезнейшим делам! – и он многозначительно поднял указательный, украшенный перстнем, палец. – Вот и ваш улов – тоже, увы, по нашей части. Верно, вы хотели бы знать – чем сей фрукт успел прославиться? Так вот: ежели я начну перечислять его подвиги сей же час, то закончу, полагаю, часа через четыре – раньше не поспею! Сей господин, что вас чуть к остальным своим жертвам на небеса не отправил, одних только имен нашивал не менее десятка! – Фон Энден перестал щуриться на графин с коньяком и, возведя глаза к небу, принялся перечислять: - Козлов, отец Мардарий, Станислав Рыдлецкий, Кремер, отставной поручик Чагин, преосвященный Афанасий… Целиком - позабыл, список, впрочем, презабавный! Более всего предпочитал организацию преступных сект с сомнительной и мерзопакостной философией, проповедовал всякое непотребство: смесь хлыстовства с идолопоклонством, дичь – отвратительнейшая! Вовлеченных в свои секты обманом или по принуждению обирал, непокорных – убивал даже: когда – сам, когда – через подручных. Хитер и везуч был – до неимоверного, несколько раз ускользал прямо из рук, чутьем обладал – феноменальным.
- Скажите пожалуйста! – удивленно присвистнул Чичеров и покраснел от своего некомильфотного поступка. – А что ж этого Мардария к нам-то понесло? От страху, что поймаете?
- Э нет! – милостиво не обратив внимания на выходку полицмейстера, усмехнулся фон Энден, снова подозрительно принюхиваясь к запаху от остатков белорыбицы. – Тут такая, господа, история…
РАССКАЗ РОТМИСТРА ФОН ЭНДЕНА
- Пару лет назад по жалобе одного купца задержали мы в столице некоего Шишлова, виновного, со слов потерпевшего, в вымогательстве у него крупной суммы. Правда, как выяснилось, недоговаривали оба – и купец, и Шишлов, ибо первый оказался адептом некоторой секты «Последователей Варнаввы», проповедовавшей компот из различнейших религий, а по сути – чистое язычество, а второй – одним из ее организаторов. Копнулись мы поглубже и выяснилось, что в секте этой состояли и люди посолиднее, кое-кто даже из светской молодежи: со скуки, видно, либо из любви к остренькому. Кормчим же «Последователей Варнаввы» был некий отец Мардарий, он же Козлов, коего видеть доводилось далеко не всем «последователям»: публично он проповедовал не часто, и то был скрыт под капюшоном, а руководил через доверенных людей, одним из которых как раз и был Шишлов. С купцом – история приключилась такая: когда на него стали слишком уж давить в финансовом смысле, мол, Отец желает, чтоб не скупился ты, не то – покарает, тот разумом сразу просветлился и прямиком – к нам. Шишлов задержанный поначалу долго от обвинений предъявленных отнекивался, затем, когда, осмелев, другие «последователи» с жалобами обращаться стали, все же признался, что показания дать готов, но боится. «Вы, говорит, не знаете, что это за человек!» - а сам трясется весь. Стали мы собирать сведения о том Мардарии, и потихоньку сложилась презанятная такая мозаика. Секта эта, правда, под разными названиями, одновременно существовала не только в Петербурге, а и в Москве, и в Нижнем, даже в Киеве. Цель у ее основателя была одна: заморочить голову своей ужасающей по градусу идиотизма философией, суть которой сводилась к тому, что только он один – Мардарий – знает Истинный Путь к спасению, и на том основании выуживать денежки из бумажников доверчивых адептов. Именно поэтому он предпочитал города крупные: людей состоятельных – много, да и затеряться – полегче. Не брезговал и убийствами. Удалось доказать восемь случаев, когда «последователи», подобно столичному купцу, одумывались и хотели выйти из секты. Была история, когда умирающий старец, завещавший было свое состояние на дело Мардария, на смертном одре вдруг передумал и переписал все на племянницу. Козлов, узнав о том, лично придушил ослушника. Душить, кстати, - его излюбленная манера. Крови – сторонится, поэтому из всех злодеяний только одно совершено ножом и не руками Мардария, правда, по его прямому указанию. Силищей он обладает – поразительной, на глазах паствы, доказывая свое могущество, согнул в кольцо толстенный железный шкворень. Теперь вы, Семен Никифорович, должны возблагодарить господина Чичерова за то, что поспел вовремя: шансов на спасение у вас не было ни малейших! Да, так вот… Московскую секту решено было нами не громить, а оставить как есть – как приманку для господина Козлова, только мы в нее для верности человечка своего внедрили под видом заезжего сибирского купчика-скотопромышленника, миллионщика, между прочим. Наняли для того актеришку провинциального, в средствах – не ограничивали, стал он как бы ненароком с «последователями Варнаввы» встречаться, а уже через недельку его заприметил подручный нашего кормчего – некто Аверьев, личность темная и малопривлекательная. Бывший поручик, осужден судом чести за кражу из полковой казны, шулер и бретер. Едва ли наш Мардарий сумел его прельстить своей сомнительной философией, Аверьев был не из таких, вероятнее всего, он почуял запах больших денег и добровольно вызвался помогать в привлечении новой паствы. Ловушка захлопнулась как раз в тот момент, когда Мардарий должен был появиться в номере у нашего купчика, он и появился, но… сумел ускользнуть, выпрыгнув из окна второго этажа. Я ж говорю – феноменальное везение и сверхъестественное чутье! Предъявили мы Аверьеву всё, что собрали на него, посулили отпустить вовсе, коли расскажет что знает, особенно – где искать его подельника. Неделю думал, а, как перевели мы его в камеру к уголовным, сразу запросился показания давать. И ведь что интересно получилось – по всему выходило, что следы беглеца к вам в губернию потянулись. Во-первых, господа, вы верно не знаете, что в миру фамилия настоятеля вашей церкви святого Николая Мирликийского отца Михаила – Аверьев!
- О как! – не выдержал Чичеров и даже подскочил со стула, прихлопнув себя по коленкам.
- Да, господин полицмейстер, именно так, - несколько насмешливо прищурился на него фон Энден. – И является он родным братом нашего московского шельмы. Но это еще не все причины, по которым Козлов-Мардарий-Чагин и так далее направился в вашу сторонку. Аверьев сам признался, что незадолго до поимки рассказал Мардарию о письме, полученном им от брата. В нем отец Михаил описывал какой-то оккультный предмет, якобы обладающий магической силой от наложенного на него проклятья, внезапно всплывший в вашем Верхнерадонежске. Что сие за предмет – в письме указано не было, по-видимому, отец Михаил и сам толком не знал подробностей о нем, только сообщалось, что предметом этим владеет некоторый Дудоров, чиновник местный.
- Штукенция! – выдохнули в один голос мы с Львом Мартыновичем.
- Э?.. – странновато поглядел на нас ротмистр. – Как вам угодно. Да, а надобно тут заметить, что Мардарий был помешан на всяческих символах, на всем магическом и, уж тем более, на вещах, хранящих в себе магические силы. Аверьев просто уверил нас, что он не мог не податься в Верхнерадонежск – во-первых, просто потому, что бежать ему было некуда, а во-вторых, - за предметом, сулившим ему дьявольскую помощь. Вот, господа, собственно, и всё! Жаль, что мы немного припозднились: так бы и Дудоров ваш жив остался, и Семен Никифорович не подвергся бы по незнанию столь серьезному испытанию.
- А у нас же ведь еще был случай до этого…, - помолчав, выпалил Чичеров с явным намерением поведать престранную историю с убийством племянника военного министра. Лев Мартынович уже разгладил усы, приготовясь к долгому рассказу, но я, страшно пуча на него глаза, вмешался, едва не крича и покраснев от натуги:
- Пустое, дрянь историйка, господин ротмистр! Лев Мартынович, что ты глупостями всякими важного человека отвлекаешь? Борис Яковлевич, а как же вы злодея этого везти станете, да еще и столь далеко? Не сбежит ли по пути?
- Будьте покойны, от нас – не сбежит, - благодушно улыбнулся фон Энден. – В железы его так закуем, что в носу поковыряться не сможет, кормить-поить с руки станем, а уж в карете нашей отделеньице есть с дверью специальной: кто бы он ни был, хоть Голиаф, а дверь эту, да еще в железах будучи, сломать вряд ли сможет!
- Может, людей вам до соседней губернии дать на сопровождение? – с сомнением откашлялся Чичеров, недоуменно на меня посматривая. – Много не смогу, а парочку надежных – с превеликим удовольствием!
- Благодарю, это – совершенно излишне, - кивнул фон Энден, поднимаясь. – За сим, господа, позвольте откланяться, мне уже пора, засиживаться – некогда, да и небезопасно оно! У нашего гостя остались еще сообщники, в теории, если он успел их известить перед побегом о цели своего вояжа, они могут и к вам заявиться – вызволять своего кормчего. Но это – едва ли!
- Что ж, вот так и поедете – на ночь глядя? – с ужасом воскликнул Лев Мартынович. – Да, Борис Яковлевич, кто ж у нас по губернии нощно-то ездит? А поужинать как же? Ведь такое дело сладили… А? – и с тайной надеждой на маленькую вакханалию в «Лондоне» он просительно подался всем телом к ротмистру.
- Не могу, господин полицмейстер, служба! – разом перестав щуриться и принюхиваться, строго и как-то дистанцированно отвечал фон Энден, за секунду превратившись в государственного столичного человека немалого чина, облеченного тайнами и монаршим доверием. – Честь имею, господа, и еще раз – не беспокойтесь: мои люди хорошо вооружены и специально обучены для подобных случаев.
В последний раз звякнули шпоры, и мы с Чичеровым вновь остались одни – и теперь уже, кажется, окончательно.
- Пойду, гляну – как там они нашего попа экспедировать собираются…, - грустно пробурчал Лев Мартынович, отчего-то пряча взгляд.
- Во-во, глянь…, - без особого энтузиазма отозвался я, чувствуя себя полностью опустошенным и обессиленным. Вся эта канитель вокруг Чернышова, Пушкина, Ларионова, Дудорова, кошмарного Мардария и какой-то штукенции вымотала меня абсолютно. Оставшись наедине с самим собой, я принужден был признаться, что запутался бесповоротно и окончательно, и очень даже славно вышло, что свалившийся внезапно на наши головы ротмистр всё пояснил и увез подальше свой омерзительный трофей. И совсем уж хорошо, что удалось вовремя пресечь словоохотливого полицмейстера, по-видимому, собиравшегося выболтать столичному гостю всю историю про министерского родственничка. Хорош, нечего сказать: то въезды-выезды запирает, чтобы ни одна каракатица, ни одна пичуга не смогла где лишнего словечка вымолвить, а то сам готов всё на подносике с рушничком вынести… В задумчивости, я плесканул себе коньяку и как воду выпил его, только после ужаснувшись содеянному: еще пару дней в Верхнерадонежске, и я, кажется, сопьюсь!
Медленно выбравшись из подушек, я размотал перевязанную туго шею, обнаружив, что дышать так гораздо свободнее, да и шея, оказывается, болит не так сильно, как это казалось. Глянув мельком на себя в зеркало, отметил зеленоватый цвет лица и иссиня-черные пятна от пальцев Мардария по всему горлу.
Снаружи в сопровождении бравых конных молодцев от участка во тьму августовской ночи отъезжала фельдъегерская карета: Лев Мартынович будто потерянная Пенелопа стоял неподалеку и разве что не махал ручкой на прощание.
- Уехали, Семен Никифорович, - заметив меня, скорбно сказал полицмейстер. – Эх, вот у людей служба! Этот Борис Яковлевич, думаю, многие тыщи в год имеет – должность такая! Ежели, к примеру, какого-нибудь Мардария арестовать, то от его имущества, коли кое-чего недостанет, наверное, и не заметит никто… А, ты как на сей счет полагаешь?
- Полагаю, Лев Мартынович, что довольно будет глупость всякую молотить, - сухо отвечал я. – Устал я что-то, в нумер к себе пойду, высплюсь как следует. Завтра уже думать станем…
Кое-как доплетясь до «Лондона», я был встречен в дверях Алексеем Фомичем, вручившим мне конверт без подписи.
- От господина Пушкина-с. Велено передать в личные руки, - торжественно произнес хозяин, явно желая спросить что-то. Желание его было столь велико, что он таки не выдержал и уже в спину мне выпалил: - А что, говорили вы с Львом Мартыновичем-то? Насчет деньжат-с бы… А то не дай бог съедете – он ведь того… забудет-с…
Не оборачиваясь, я с лестницы молча качнул пушкинским письмом, что едва ли успокоило Алексея Фомича, но, видит Бог, на большее я в ту минуту был неспособен. Едва разувшись и скинув мундир, я тотчас повалился в постель, так и не узнав, что хотел мне на прощанье сказать, как назвал его Чичеров, «светоч русской мысленции», и погрузился в неспокойное, тревожное забытье. Снилась мне такая чертовщина, какой я, право, за всю жизнь ни разу и не видывал. Были тут и сверкающий коварно белыми острыми зубами Пушкин, и Мардарий, издали набегающий на меня с растопыренными клешнястыми ручищами, и даже убиенный Чернышов, коего я и не лицезрел никогда. Последний носился по трактиру с ножом в груди за Гузелькой с криками «Где моя штукенция?!» и все время как слепой натыкался на столы, с грохотом сбивая на пол посуду.
Проснувшись в поту от криков первых петухов, я вскочил, обтерся простыней и растворил окно: шел дождь, недавно обещанный Чичеровым. Или Пушкиным. Дождь лил сплошной стеной, в нумере отчаянно пахло сыростью, мне вдруг стало неуютно и скушно. Захотелось домой, где ждали меня привычные домашние хлопоты, налаженный холостяцкий быт и неоконченный Гомер, так, верно, и лежащий подле покойного кресла с закладкой на восемьдесят какой-то странице… Да и в канцелярии, поди, тоже все распустились за время моего отсутствия: известно, люди, без надзору никак невозможно… Совсем уж затосковав, я вспомнил про нечитанное письмо, зажег свечку и присел у окна.
Невозможно передать те чувства, что овладевали мною после каждой строчки. Чем далее я погружался в объемное – на пяти листах – послание, тем более не знал, что и делать: то ли пускаться в пляс, то ли хватать себя за волосья, проклиная собственную недогадливость и глупость? И ведь не единожды приходили мне в голову здравые мысли, вернее, озарения, довести которые до логического завершения я так и не смог: всё время что-то отвлекало! Дочитав, я в раздумьях принялся вышагивать по нумеру туда-сюда, ходил, наверное, с полчаса, после снова сел и прочел еще раз. Глянул на часы: было семь. Накинул мундир, спустился: конечно, внизу была тишина. Постучался к Алексею Фомичу. Дождался, пока он откроет, велел отыскать на постоялом дворе Матвея, чтобы закладывал лошадей.
- Что ж, уже уезжаете? – мрачнея ликом, спросил хозяин. – А я ить как чувствовал давеча. Не беспокойтесь, всё сделаю. Только куда ж вы на таком дожде, может, переждете?
- Нет уж, знаю я ваш уезд, через пару дней от дорог один кисель останется, - решительно отверг я коварное предложение. – И за Чичеровым тоже пошли, пусть тотчас ко мне будет. Заодно и напомню ему про должок твой.
Мигом оживившись, Алексей Фомич пообещался не медлить. Я поднялся в свой нумер, вновь еще и еще раз вспоминая строчки из письма. Господи, как все оказалось просто! И как сложно! Но кто ж мог предположить такое? И слава Богу, что теперь, наконец-то, можно забыть обо всём: пусть дождь, пусть слякоть, но только скорее ехать прочь из Верхнерадонежска, домой! Довольно, сыт по горло Чичеровым с его гузельками и пьяными шабашами, убийствами из-за ерунды и ощущением собственной беспомощности в отчаянных попытках разобраться в нелепом нагромождении случайных фактов и уездного колорита. К черту!
Лев Мартынович, ворвавшись в нумер довольно скоро, застал меня в самом воинственном и решительном настроении. Он, однако, и сам был взбудоражен, наверное, Алексей Фомич ему уж всё рассказал, и сразу же накинулся на меня:
- Семен Никифорович, ты что давеча – коньячку перепил? Или Мардарий этот тебя еще и по головушке шандарахнул? Как – уезжать? С чего вдруг? А дело как же? Одному мне расхлебывать? Я вон – даже зятем беспрекословно пожертвовал, какой день у тебя в застенках, бедолага, томится.
- Закрыто дело, господин полицмейстер! – строго осадив его взглядом, прервал я чичеровские излияния. – Никто ни к тебе, ни ко мне, ни, слава Богу, к Его Высокопревосходительству претензий по первому убийству иметь не будет. Хочешь – повесь его на первого попавшегося бродягу, а лучше – закрой эту историю и захорони тело за кладбищенской оградой как неопознанное. И всё!
- Как так? – Чичеров совершенно остолбенел, даже усы у него от удивления обвисли вместе с руками и животом. – А – министр?
- Забудь про министра, - терпеливо выдохнул я. – У него, чай, своих дел невпроворот, он и знать не знает, где твой Верхнерадонежск расположен!
Не дожидаясь более идиотских расспросов с стороны полицмейстера, я подхватил свой дорожный саквояж и торопливо спустился вниз, опасаясь, что Лев Мартынович догонит меня и начнет пытать – что да как? Просвещать его касательно мотивов своего решения мне категорически не хотелось.
На мое счастье, к крыльцу была уж подана бричка с Матвеем на козлах, правая пристяжная под теплыми струями дождя нетерпеливо фыркала и била копытом, будто застоявшись за последние дни. Забросив саквояж, я вдруг сообразил, что подобное бегство выглядит, должно быть, странновато со стороны Чичерова, да и Алексея Фомича, с которым я даже и не расплатился. Нехорошо-с… Развернувшись, я натянул на губы неискреннюю улыбку, распахнув объятья, вернулся на крыльцо, куда не доставал ливень, и заключил в них ошалелого полицмейстера:
- Прости, Лев Мартынович, коли обидел чем! Хороший ты человек, истинно русский, рад, что так славно погостил у тебя!
- Да и ты, Семен Никифорович, не обессудь…, - все еще ничего непонимающим обиженным тоном пробасил Чичеров, заключая меня в медвежьи свои объятия и давя животом. – А ты все же скажи – что случилось-то? Чего так внезапно? И не скажешь ничего – не по-товарищески это!
- Прости, Лев Мартынович, не могу… Но верь мне – лишь из-за того, что стыдно мне, более – ни от чего. Главное – что всё закончилось. Вот десять рублей – расплатись за меня с хозяином, и сам-то, сам с ним расплатись – я уж ему обещался! Родственника твоего как приеду – сразу отпущу, да еще и возместим ему – за ущерб моральный. Да, и Ларионова с розыска сними, не мешкай только – не при чем он тут! Ну и – напоследок: в кабинете у себя загляни в ящик стола. Там в свертке – она, штукенция проклятая. Сожги ее сразу же, даже и не смотри, и не помышляй о том, коль жизнь дорога. Как попала к тебе – сам, может, догадаешься. Обещай, что сожжешь! Если не выйдет сжечь – и такое возможно! – попробуй топором. Коли топор не возьмет – камень привяжи да утопи где поглубже… Обещаешь?
- Обещаю! – Лев Мартынович даже побелел, губу закусив, смотрел преданно.
- Верю. Прощай же…
Расцеловавшись с растроганным и пахнущим с утра пораньше водкою Чичеровым, я быстро шмыгнул под поднятый верх брички и крикнул, отъезжая:
- И, Лев Мартынович, ты бы того… живи потише! А то у Арапова нашего зуб на тебя, не приведи господь, дознается!
Матвей подхлестнул лошадей и вскоре «Лондон» с выпуклой белесой фигурой Чичерова на крыльце, а за ним – и весь Верхнерадонежск скрылись за сплошной стеной ливня.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации "Литературныхъ прибавленiй" к циклу "Однажды 200 лет назад", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" или в новом каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу