В истории многих стран есть множество самых разных неприглядных страниц. Даже в наиболее свободных сегодня с точки зрения прав человека, экономически развитых демократических странах всего несколько десятков лет назад могли происходить весьма сомнительные с точки зрения этики процессы, характеризующие общество в этих странах весьма неприглядно. Рабство, детский труд, международные конфликты, ущемление прав женщин и многое другое не является чем-то, чем людям в этих странах можно гордиться.
И, собственно, никто этим особо и не гордится. Более того, на уровне общественного мейнстрима все эти вещи встречают самое горячее осуждение. Большинство жителей этих стран, кроме небольших и очевидно маргинальных сообществ, крайне негативно относятся ко всем этим вещам, пристально следят за риторикой в СМИ и в политическом пространстве, которая хоть как-то эти вещи может оправдывать, а также глубоко сочувствуют странам, где все эти неприглядные вещи продолжают существовать.
Осуждение всех этих неприглядных вещей среди жителей этих стран закреплено на уровне паттернов, а проще говоря, этических схем, которые просты и не требуют подробного объяснения, подобно библейским заповедям. Эти схемы позволяют придерживаться общественно приемлемого этического поведения даже среди людей, не обременяющих себя ежедневными рассуждениями о добре и зле. Они просто маркируют в своем сознании эти явления как нечто «плохое» и живут себе дальше, оставаясь добропорядочными членами общества и даже не особо задумываясь об этом.
Благодаря чему все это стало возможным? А благодаря той самой общественной дискуссии, о которой я довольно часто пишу. Эта дискуссия происходит на самых разных уровнях – на бытовом, на гражданско-активистском, на уровне СМИ и, конечно, на политическом, когда люди своим выбором определяют свои, в том числе, и этические предпочтения. Чем более широко и подробно проходит эта общественная дискуссия, чем более острые и глубинные этические вопросы она поднимает, тем быстрее и четче трансформируются этические нормы. И вот то, что когда-то было возможным, становится абсолютно неприемлемым.
Люди перестраивают свою этику в бытовом смысле, подчиняют новым этическим нормам общественные институты, включая, например, систему образования и дошкольного воспитания, голосуют за политиков, которые продвигают эти новые этические нормы. Так эти нормы закрепляются, становятся общепризнанными, легитимируются в общественном пространстве и постепенно превращаются в самые простые и доступные этические схемы.
Для такой общественной дискуссии необходимо не так уж и много – порой достаточно просто эту дискуссию начать и обеспечить ей питательную среду в виде независимых СМИ и свободных выборов. Но в обществах, где подобных институтов не существует или они функционируют в урезанном квази-виде, у такой общественной дискуссии довольно мало шансов на успех. Дискуссия, конечно, так или иначе проходит в небольшой прослойке просвещенных кругов, но остается элитарной и не выходит в общественный мейнстрим, не становится популярной и массовой. Поэтому и самые простые этические схемы тоже не могут толком сформироваться.
Так и получается, что в таком закрытом обществе трансформация этики происходит только в строго ограниченных узких кругах, а в более широких общественных сферах этика остается архаичной, а на уровне людей, мыслящих схемами – и вовсе пещерной, оправдывающей самые дикие и давно устаревшие вещи и обычаи. Общественная дискуссия в таком обществе не смогла полностью реализоваться, и этика не получила возможности полноценно трансформироваться и закрепиться.
То, что неприглядные вещи в истории стран происходят – это очень плохо. Но еще хуже, если потом по поводу этих вещей не происходит полноценная общественная дискуссия, однозначно осуждающая эти вещи и закрепляющая новые этические нормы. Если этика не трансформируется, все эти неприглядные вещи могут произойти снова.