В РАБОЧЕЙ ОБЩАЖКЕ
Я уже упоминал о свежепостроенных больших бревенчатых зданиях, расположенных вверх по склону от Волчьего пруда, большинство из которых были рабочими общежитиями – «общажками», как называли их сами обитатели. Помыранцев после Лягавого повысил плату за труд, хотя и жестко привязывал ее результатам, усилив контроль и учет, но к нему потянулись рабочие и разного рода артельщики, привлеченные постоянной работой. Захарыч даже поощрял приход к нему уже спаянных рабочих команд, в которых уже сложилась определенная иерархия, так легче контролировалась дисциплина. Не устояли перед соблазном и знакомые нам «церковные мальчики» во главе с Максениным. Они легко расстались и с монастырем и с отцом Вячеславом и со всеми своими послушаниями в Успенской церкви и монастыре. Максенин теперь был официальным начальником над своими мальчиками – «бригадиром». В крайней от пруда «общажке» у них был свой «конец», где время от времени Максенин в удобное время устраивал «сходки» своих подопечных. Сейчас по времени ближе к полудню и было такое удобное время, когда в общажке кроме его группы никого не было – остальные были или на сменах или на обеде.
На нижних кроватях двухъярусных коек расселось с десяток рабочих мальчишек. Впрочем, мальчишками они уже не выглядели. В рабочей среде дети, как известно, быстро взрослеют, да еще и Максенин прилагал силы к их «развитию». Среди ребят, его окружавших, большинство уже было новыми, хотя виднелись и лица «старых» - Кочнева, Тюхая, Лещины. Сам Максенин отчасти изменился. Вместо выбитых на неудачной «бусырке» зубов (а эти «опасные игры» вместе со «срачитой» уже были давно оставлены как «пройденный этап»), он вставил себе железные зубы, которые сразу же бросались в глаза неприятным холодным блеском, как только их обладатель открывал рот. Благодаря этому изменению своего внешнего вида он наряду с привычным «Максом» приобрел еще и очень льстившую ему кличку «Железный». Это прозвище словно перешло к нему по наследству от Красоткина, о чем Максенин при случае не прочь был упомянуть. Кстати, исчезновение своего бывшего революционного руководителя и наставника он воспринял как нечто само собой разумеющееся и называл «провалом». Собственно «провалом», по его словам, было и вся эта неудавшаяся затея со взрывом государя-императора, после чего он не преминул связать мальчишек «клятвой о неразглашении». А участвовавшие в убийстве Снегирева вообще были, по его словам, «повязаны кровью». Любая словесная неосторожность немедленно вела к «устранению». И вообще, за прошедшее время его «ячейка», похоже, стала более законспирированной и связанной жесткой дисциплиной. При любом «собрании» обязательно устанавливалось внешнее наблюдение. Вот и сейчас на выходе из «общажки» под свежеструганным каркасом из сосновых досок прогуливался «зырок» - так стала называться должность охранника после отказа Максенина от прежнего названия «стремщика».
- Итак, открываем сходку. Сегодня рассмотрим… Нет – я только покажу вам главный, как бы сказать, документ… Нет – книгу… Главную книгу всех революционеров и рабочих…
Максенин медленно прошелся взглядом по лицам своих мальчиков. Те, кто сидели напротив него, словно бы горели в лучах яркого зимнего солнца, бившего в большое окно, под которым все и сидели.
- Книга?.. Эт бы по части Стюли… Он у нас-дезя главный был книгочтей… - протянул Кочнев. – А что с ним, Макс? Ты баял, что скажешь на сходке…
Максенин, который, было, разворачивал нечто, завернутое в желтую оберточную бумагу, перестал это делать, и даже снова завернул назад отогнанные углы.
- Да-да, Коча, забыл. Докладываю… Тут дело особой важности. Стюля-то, гад, провокатор оказался. Он в охранку стучал о всех наших делах…
- Да ты чо!.. – непроизвольно выдал и весь подобрался Тюхай. – Вот гаденыш!.. Я чувствовал…
Среди мальчишек тоже прошел гул волнения.
- Да ты как вызнал-дезя? – спросил Кочнев.
- Сам признался. Я нажал – он и признался… Я еще и раньше его жидил. Помните, как исчез сразу после того, как у нас шмон провели в монастыре? Типа, плохо ему стало… Это он стучать побежал.
Среди мальчишек опять прошелестел ропот возмущения.
- Как же нас не повязали тогда?..
Максенин усмехнулся:
- Эх, не понимаете?.. Тямнота!.. Тут же дело с прицелом. Тут у охранки свои закидоны. Мы кто в их глазах – еще пацаны. Мол, играемся пока. А как подсозреем – так самое время и сцапать, чтобы чего дел не натворили. Вот какой у них расчет. И бояться нечего – свой провокатор, мол, есть внутри. Не уйдут никуда… Он будет стучать – постукивать, когда надо.
- Не будет! – вдруг жестко хрипнул Тюхай и сорвался с койки куда-то за дверь в коридор. К слову, внутри общажка представляла собой помещение барачного типа, посредине которого шел коридор, а справа и слева – жилые помещения (они назывались «концами») на 15-20 человек с двухъярусными койками. В одном из таких «концов» и проходила сходка.
Тюхай вскоре появился снова, но в руке его на этот раз поблескивал тяжелый пистолет по типу браунинга.
- Вот – самое время испытать на деле.
Мальчишки как завороженные уставились на пистолет. Не смог скрыть своего интереса и Максенин. Он взял пистолет в руки, любовно повертел его по сторонам, но все-таки сдвинул сердито брови.
- Слышь, Тюхай! Мы же принимали решение – в общажке схронов не делать. Ты – чо?..
- Да я знаю… Не успел еще перепрятать.
- Взял откуда?
- Провел операцию по лекспорприации у одного офицерика. В кабаке забухивал. Дальше – дело техники…
- На, спрячь хорошо, - возвратил пистолет Максенин. – Оружие понадобится, но не сейчас.
- Как не сейчас? – спросил какой-то юноша с уже проступающими на еще юном лице мужественными черточками, подтвержденными пробивающимися усиками.
- Не сейчас, - вновь подтвердил Максенин.
- Я не понял-дезя, Макс… А со Стюлей – что?..
- А вот что!.. Слушайте внимательно. Тут нам всем до поры до времени поиграть придется. Стюля станет нашим агенетом.
- Это как?.. Чего?.. Кем-кем? - раздалось сразу несколько голосов.
- Смотрите. Он станет нашей подсадной уткой в охранке. Всосали?.. Чтобы мы тоже знали, что и как и чего от нас хотят. Короче, мы через Стюлю будем вводить охранкиных псов в заблуду. Мол, мы, дескать, хотим то и то сделать, а на самом деле будем делать совсем другое. Вразумели?.. Я со Стюлей хороший разговорчик провел на эту темку. Все ему описал, как и что он теперь должен будет делать. Это цена выкупа за его жизнь. Причем, не только за свою. Ежели что, то и семейка его ответит – тут было за что его зацепить и прижать. Скис быстро.
- Ишь ты, Макс, это… Это того… - баско… - наконец нашел слово Кочнев.
- А як же мы с ним бачить будемо, и вообще шаболдаться? – спросил Лещина.
- Вот!.. Как надо нам будет – так и будем. – словно стал подытоживать Максенин. – Иногда прямо будем нажимать – что должен делать, а иногда сыграть что-то придется. Чтобы проверить, будет он доносить или нет. Усекли? Вообще с ним ведите себя осторожно, но чтобы без дерганий – спокойно. Как бы и ничего не было – поняли? При нем никаких важных разговоров. Я ежели что надо будет так я вам скажу. Все поняли?.. Да и он еще не скоро у нас появится. Заболел, бедняжка, после моих… наставлений.
После этих слов Максенин усмехнулся, но вскоре вновь принял строгий вид:
- Так, хватит о Стюле. А то ить народ повалит. Переходим к главному. Итак сегодня, как обещал, главную книгу вам приволок. Мне ее не просто было достать. Но большому блату, так сказать…
- Главная книга – это библия что ли?.. – спросил еще один паренек, сидящий с ногами, обутыми в валенки, на застеленной серым одеялом кровати.
- Стремота ты, библия… А впрочем, почему – нет. Да, можно так и сказать. Это – как библия для рабочих. Это даже выше библии, ибо тут без сказок. Тут все одна правда…
Говоря это Максенин вновь стал разворачивать обертку вокруг, по всей видимости, принесенной им книги, судя по толщине, совсем небольшой. Покалеченная правая рука у него постоянно была в черной перчатке, и это слегка затрудняло его действия. Мальчики вокруг следили за его движениями как завороженные, словно присутствовали при каком-то священнодействии. Максенин наконец развернул полностью свои обертки – там оказалась небольшая книжица, даже скорее брошюра, темно-коричневого цвета без какого-либо названия. Это, видимо, в целях конспирации. Максенин взял ее в руки, открыл первую страницу и прочитал заглавие, причем, прочитал басом, по типу своих церковных чтений – видимо, от торжественности момента:
- Манифест коммунистической партии…
Потом, оглядев своих подопечных покровительственным взором, добавил:
- Карла Маркаса и Фридриха Энгельса.
По глазам завороженных слушателей было ясно, что они не поняли из всего прочитанного им ни единого слова. Но им, кажется, того и надо было. Чем более непонятно и недоступно – тем обворожительнее и захватывающе. Но Максенин не дал им так долго блаженствовать в неведении.
- Что замерли, дурни?.. Маркас и Энгельс – это вожди… Они написали эту книгу. Они за рабочих, за рабочий класс, за нас с вами – поняли? А сами родом с немецких. А манифест – это, как бы сказать, ну правила, или объяснения, как жить нам… Вроде тех, что вам объясняют по котловану, по стройке… Поняли?.. Только тут объясняется, как жить и что делать рабочим… Ну – всосали?..
Но его слушатели продолжали пребывать в каком-то завороженном состоянии. Максенина такое их состояние, без какой-либо ответной реакции стало уже не просто раздражать, а словно и пугать.
- Так – щас… Слушайте. Прочитаю первую строчку.
Он опять настроился на «басовый» лад, но в последний момент все-таки передумал и прочитал обычным голосом:
- «Призрак бродит по Европе – призрак коммунизма…»
- Призрак – это что такое? – наконец пробил молчание один паренек, сидящий рядом с Максениным.
- Это жупел, надо быть.., - отреагировал Кочнев.
- Сам ты жупел! – недовольно бросил Максенин. – Призрак – это… Это такое приведение.
- Как на кладбище?..
- Ну, ну… типа… - замешкался Максенин, не находя подходящего объяснения.
- Это как у нас белая девочка, или там карова, или знаю еще у Кошкиных на кошаре тоже водятся, и у мельницы, когда туда вода бурленая валит, - зачастил еще один совсем белобрысый паренек, мявший в руках огромный, видимо, отцовский заячий треух.
- А что за Еропа-дезя?.. – вопросил Кочнев. Похоже, он уже вполне вышел из «торжественного отупения» и был не прочь напрячь мозги.
- Европа – это и есть… Россия… - наконец нашелся Максенин. – Вы поняли? Россия – это как кладбище, по которому бродит коммунизм. А коммунизм мы уже разбирали с вами – это когда все общее, и нет богатых и бедных…
- Дык на кладбище же все мертвяки одни?.. – недоуменно выспросил еще один довольно внушительного вида парень. Он единственный сидел не на койке, а на полу, опираясь спиной на железную стойку кроватей.
- Вот!.. Вот!.. – оживился Максенин. – В России всё и все сейчас мертвяки… Усекаете?.. Все уже умерло и разваливается. Всё – кладбище. Гнилье одно вокруг. Гнилье, которое надо все сместь железной метлой. (Слово «железной» он произнес особенно жестко и с видимым вкусом. Оно ему явно нравилось.) А смести все должны рабочие, то ж – мы с вами. Мы – рабочий класс… Он еще называется пролетарьят…
Максенин сказал новое непонятное слово и снова замешкался, понимая, что и так перегрузил своих слушателей новыми терминами.
- Ша, звучит как, - выдохнул Тюхай.
- Пороле… Пралет… - попытался повторить Кочнев.
- Пролетарий…ят! – поспешил Максенин, но сам тоже споткнувшись в конце слова. – Запомните, дурни!.. Это мы так называемся… Пролетарьят – это те, у кого нет ничего, кроме рабочих спин и кулаков. И кулаки эти рано или поздно сметут всю кладбищенскую эту гниль российскую…
Но тут в комнату заглянул «зырок». Потирая замерзший нос, он протянул басом, явно подражая Максенину:
- Рельсу дали. Сейчас пойдут… Со столовки смена первая…
Максенин вновь стал заворачивать манифест в свои оберточные слои.
- Ладно, на сегодня харэ. Сходку закрываем. Дёма, давай напоследок нашу, рабочую…
Из-за спин первого рядя ребят выдвинулась щуплая фигурка мальчика со светлыми волосами и такими же светлыми лучистыми глазами (по фамилии Дёмин). Откуда-то из-под кровати ему передали гитару, и он, взяв пару вступительных аккордов, неожиданно сильным и чистым голосом запел, сразу же поддержанный всеми участниками сходки:
Смелей, друзья, идем вперед,
Будя в сердцах живое пламя,
И наше дело не умрет,
Не сломят бури наше знамя.
Победу уж недолго ждать,
Проснулась мысль среди рабочих,
И зреет молодая рать
В немой тиши зловещей ночи.
Она созреет… И тогда,
Стряхнув, как сон, свои оковы,
Под красным знаменем труда
Проснется Русь для жизни новой!
Еще несколько секунд, словно завороженные совместным исполнением, все сидели, не шевелясь, пока не поднялся Максенин:
- Буся, просеки, чтобы все осталось чисто после нас. Расходимся.
Мальчики быстро поднялись и действительно стали «расходиться» по своим концам. Названный Максениным «Бусей» наблюдатель (у мальчика была фамилия Бусин) кое-где подправил койки и тоже вышел в коридор. Максенин уже стоял на крыльце и, залитый солнцем, щурился на приближающуюся разномастную толпу, постепенно рассасывающуюся по своим общажкам.
(продолжение следует... здесь)
начало романа - здесь