Глава 5
Блестящая большая муха,
Зеленая как бирюза,
Зудя, кружилась возле уха,
Сесть норовила на глаза.
Борис хлестнул по ней дерюжкой,
Смахнул брезгливо за кровать,
На шитой золотом подушке
Осталась мокрая печать.
- Спасибо, сынку…. В том же чину
И горесть сердца бы прибить –
За всех, убитых мной, кручину…
Назад бы мертвых возвратить.
И сколько бы я ни старался –
Хоть сотню храмов основать,
До нитки хоть свое раздай всем –
Мне искупленья не принять.
- Отец, но каялся ж ты, право,
Во всех содеянных грехах.
Так знай: теперь на них управа
Уж не в твоих – в Христа руках.
А Он же, милостивый зело,
Разбойника, татя, простил…
- Борис, мой мальчик, ты не ведал,
Кем я по жизни в сердце был.
Убивцем был, прелюбодеем,
И хоть крещение принял
От страху – сколь всего содеял! –
Но хрестьянином я не стал.
Все страхом гнал других креститься,
Все страхом жизнь свою я вел,
Знать, срок теперь мне расплатиться
За лицемерный блуд пришел…
От речи долгой обессилев,
Князь отвернулся в пол-лица,
Борис как будто в сердце чуял –
Отчаянье на смерть отца.
- Отец, прости себя, покайся –
Нет непрощенья у Христа…
Ему ты всей душой предайся,
И станет жизнь твоя свята…
Борис как будто на смерть бился
И чувствовал – не одолеть,
Дух словно в пропасть вновь валился,
Дышала где-то рядом смерть.
- Отец, простил тебя Бог, чаю –
Твои грехи не выше сил…
Владимир приподнялся с края
Постели: - Сам я не простил!..
И застонал с усталым хрипом,
И мука на лице видна…
Борис застыл с душевным криком –
Отца уж не поднять со дна.
Он подогнулся и поправил
Подушку, сползшую на край,
Перину, вылезшую, вправил.
- Отец… - хотел сказать «прощай!»
Но тот как упредил Бориса,
Не открывая глаз, сказал:
- Сынок, Русь без тебя не мыслю…
Эх, если б ты над нею стал!..
И словно торопясь сказать все,
Что даже за руку схватил:
- Ты Святополка, братца, бойся…
Не добр он от рожденья был.
И здесь уж наказанье к смерти –
Кому державу передать…
Русь старшему нельзя доверить,
А младший не решится взять…
И что-то зашептал печально,
Как в забытья впадая ночь,
Борис, уйдя с опочивальни,
Столкнулся с епископом в очь.
Рейнберн стоял и ждал за дверью
В сутане черной и скуфье,
С вороной или галкой в перьях,
Обличьем сходен был вполне.
- Как князь великий опочили? –
Крест на груди прижав, спросил.
Борис сказал, чтоб не будили
И вышел, шапку позабыв.
* *
Свет горит в опочивальне,
Воет зимний ветр печальный,
Бабка Ольга в вечер глух
Чтит Евангелие вслух.
Ей Владимир мал внимает,
Чуть слова не повторяет,
В напряженьи до конца –
Не ворохнется с лица.
Как Христос Вечерю справил,
Как есть Плоть и Кровь наставил
Всех Своих учеников,
Как покинули тот кров,
Как молился в Гефсиманьи,
Как кровавился в страданьи,
А ученики те спали,
Рядом быть с Ним не желали…
Замерла вдруг бабка Ольга
Но глаголила же только.
Он, Владимир, сразу к ней:
- Бабушка, ну что там – ей?
Та молчит, как бы застыла,
Но ведь только говорила,
Вся воззрилась на свечу.
- Что там дальше – знать хочу!
Он ей на колени прыгнул,
В нетерпеньи - ножкой дрыгнул…
- Что пристал, абы та муха?
И легонько внука в ухо
Двинула с досадой прочь.
- Хочет знать он…. Знамо, ночь.
Бабка подошла к окошку –
Шапку тронула немножко,
Меховую с отворотом,
И вдруг обернулась: - Во как!
Во как, знамо, было – ну ды!..
Ученик Его Иуда,
Стражу в сад тогда собрал
И схватил Христа, связал…
- Ученик… - то как же, бабко?
- Вот и я так мыслю, сладкий,
Что не все ученики
В сердце до Христа близки…
Ну, и хватит днесь болтать –
Поздно, знамо, - быстро спать!..
(продолжение следует... здесь)
начало - здесь