Предания о короле Артуре и его соратниках сохранилась и в преданиях кельтских народов (таких, как жители Уэльса, Корнуолла и французской Бретани), и в более поздних западноевропейских рыцарских романах. Они оказали огромное влияние на всю последующую художественную литературу Западной Европы, но их роль этим отнюдь не ограничивалась. Легенда о короле Артуре, его мудром советнике Мерлине и прославленном рыцарстве Камелота на протяжении столетий активнейшим образом использовалась в политической пропаганде различных средневековых правителей, направленной на обоснование их политических притязаний и развитие придворной культуры. Этот вопрос великолепно раскрыт, в частности, в работе Вадима Эрлихмана «Король Артур».
Откуда в Западную Европу (исходно — во Францию) вообще попали легенды о короле Артуре? Из Бретани — французского герцогства, сохранявшего, однако, кельтскую культуру: «именно Бретань, а не другие области кельтского мира, стала звеном в цепи передачи артуровских легенд из Британии во Францию, а оттуда по всей Европе. «Бретонский» этап артурианы мог занимать период с VI по XII век, хотя прямых подтверждений этого не сохранилось. Монастырские хроники и жития святых, к которым сводится ранняя бретонская литература, содержат лишь крупицы сведений об Артуре (и обо всей его эпохе), а легенды, где фигурирует Арзу-Артур, записаны поздно и несут на себе отпечаток рыцарских романов. Однако логика подсказывает, что в Нормандию, где в XI веке зародился (точнее, возродился) интерес к артуровским сюжетам, последние могли попасть только из соседней Бретани. В этом регионе кельтская культура не стояла на языческом фундаменте, а была привнесена пришельцами-бриттами, уже обращенными в христианство. Поэтому ведущую роль в ней играли служители церкви, а бардам, тесно связанным с языческим прошлым, пришлось довольствоваться положением полунищих бродячих певцов. Возможно, это подталкивало их к поиску заработков в замках нормандских рыцарей, которые с удовольствием слушали легенды об Артуре и разносили их по Европе».
Уже на бретонском этапе артуровский миф содержал элемент политизированности: «Около 1019 года, на полпути от Ненния к Гальфриду, в Бретани был создан любопытный памятник — «Житие святого Гозновия» (Vita Sancti Uuohednouii). Гозновий или Гвезно был в VII веке епископом Леона и не имел к Артуру никакого отношения, но его житие, написанное неким капелланом Гийомом, содержит краткий очерк истории Британии предшествующего периода <…> В этом житии Артур впервые за всю историю назван королем (Britonum regem). Говорится, что он не умер, а «отозван от земных трудов» (аb humanis tandem actibus euocato); упомянуты и его фантастические победы в Галлии, явно льстящие самолюбию бретонцев больше, чем успехи в борьбе с далекими от них саксами». В дальнейшем эта тенденция получила дальнейшее развитие.
В 1066 году нормандский герцог Вильгельм I Завоеватель захватил Англию. Старая англосаксонская знать была уничтожена – и заменена на новую англо-нормандскую, состоявшую из потомков завоевателей. Старый, англосаксонский период истории Британии всячески принижался как варварский – и артуровский миф стал инструментом для этой задачи: “Для идейного обоснования своей власти они нуждались в прославлении досаксонского прошлого острова, на фоне которого англосаксы представали досадным регрессом, а нормандцы — возвращением к прежнему идеалу централизованной монархии, активно вовлеченной в европейскую политику. Эту задачу отчасти решали две первые истории острова, написанные английскими клириками в 1120-е годы. Первой из них были «Деяния английских королей» Уильяма Малмсберийского, автор которых охватил период от «пришествия саксов» в 449 году до «новейших времен». В начале своего сочинения автор упомянул Артура: «Амброзий, единственный выживший из народа римлян, стал королем после Вортигерна и сокрушил упомянутых варваров при славной подмоге воинственного Артура. Этого Артура бритты даже по сей день воспевают в множестве сказаний, хотя сей муж достоин прославления не лживыми россказнями, но достоверной историей. Он долго удерживал на плаву тонущее царство и вдохновлял упавший дух своих соотечественников на битвы. В конечном итоге, при осаде Бадонской горы силой образа Пресвятой Девы, прикрепленного к его доспехам, он своей рукой сразил девять сотен врагов, а прочих рассеял после великого кровопролития»”.
Артуровский миф стал инструментом, призванным заместить старую англосаксонскую культуру. Не случайно позднее, уже в XX веке, известный британский писатель и языковед Джон Толкин, стремившийся создать «мифологию для Англии» (что на выходе дало «Сильмариллион»), сетовал: «Есть эпос греческий и кельтский, романский, германский, скандинавский и финский (последний произвел на меня сильнейшее впечатление); но ровным счетом ничего английского, кроме дешевых изданий народных сказок. Разумеется, был и есть обширный артуровский мир, но, при всей его величественности, он не вполне прижился, ассоциируется с почвой Британии, но не Англии; и не заменяет того, чего, на мой взгляд, недостает» (Письмо 151).
Того же мнения об артуровском мифе был друг Толкина Клайв Льюис: «Гальфрид, несомненно, очень важен для историков Артуровского Мифа; но поскольку интерес таких историков нечасто ограничивается сферой чисто литературной, они порою забывают сообщить нам, что это автор весьма посредственного таланта и с полным отсутствием вкуса. Львиная доля артуровской части сего труда приходится на несносное пустозвонство Мерлиновых пророчеств и на Артуровы иноземные завоевания. Последние, безусловно, наименее историчны и наименее мифологичны в том, что касается Артура.
Если реальный Артур и существовал, Рима он не завоевывал. Если легенда уходит корнями в кельтское язычество, то эта военная кампания не является ее частью. Это вымысел. И какой вымысел! Мы можем отказаться от неверия в того или иного великана или колдунью. У них есть друзья в нашем подсознании и в наших самых ранних воспоминаниях; воображение с легкостью допускает, что и в реальном мире для них найдется местечко. Но масштабные боевые действия, которыми небрежно исчеркана вся карта Европы, при том что в известную нам историю они не вошли ни в каком виде, — дело другое. Отказаться от неверия нам никак невозможно. Да мы этого и не хотим. Хроники бессмысленной и однообразно успешной агрессии читать отчаянно скучно, даже когда они правдивы; когда же они вопиюще, нелепо сфальсифицированы, они просто невыносимы» («Генезис средневековой книги», «Очерки по средневековой и ренессансной литературе», 1966).
Вышеупомянутый Гальфрид Монмутский (или, как его якобы звали на родном языке, Гриффид ап Артур, то есть «сын Артура» — возможно, символическое имя) — священник родом из Уэльса, живший в первой половине XII века и сыгравший важную, если не ключевую роль в постановке артуровского мифа на службу новой англо-нормандской элите — являлся далеко не последним человеком в тогдашней Англии: «После 1129 года, когда Гальфриду было уже за тридцать, он преподавал в Оксфорде, где, видимо, до этого учился. Там он завязал знакомство с видными представителями церковной и светской власти, включая оксфордского архидиакона Вальтера и графа Роберта Глостерского. В 1151 году они помогли ему получить пост епископа Сент-Асафа в Северном Уэльсе — это назначение говорит в пользу бретонского происхождения Гальфрида, поскольку англо-нормандские власти вряд ли могли доверить важный пост в непокорном Уэльсе местному уроженцу <…> В 1153 году Гальфрид подписал от лица своей епархии Вестминстерский договор между Стефаном [Блуасским] и Матильдой [соперничающие претенденты в борьбе за власть над Англией в ходе гражданской войны в Англии 1135-1154 годов, закончившейся победой сына Матильды Генриха II]».
Под пером Гальфрида Артур превратился в великого завоевателя и властелина чуть ли не всей Европы, влияние которого простирается аж до самой Руси (!): «По сведениям Гальфрида, после Бадона он двинулся на север, в Альбанию, где победил у озера Лох-Ломонд скоттов и пиктов вместе с прибывшим к ним на помощь ирландским королем Гилломаврием. В следующем году он захватил саму Ирландию, еще через 12 лет — Данию и Норвегию, а потом в течение девяти лет воевал в Галлии, пока не подчинил ее целиком, убив короля-великана Флолло (Фроллона). После этого он провел в Каэрллеоне блистательную коронацию, куда прибыли его вассалы со всех концов света, включая даже «Холдина, предводителя рутенов» из далекой Руси. Торжество было испорчено прибытием посланцев римского правителя Луция Гиберия, которые потребовали у бриттов покориться и выплатить дань. Это вызвало всеевропейскую войну, в ходе которой Артур убил Луция в сражении и направился к Риму, но был вынужден вернуться домой, узнав о мятеже принца Мордреда».
Гальфрид не преминул сочинить и «обоснование» прав герцогов Нормандии на власть над Британией: «воевавший в Уэльсе брат Амброзия Утер увидел в небе яркую звезду с двумя длинными лучами, один из которых оканчивался семью лучами поменьше. Смысл этого видения растолковал не кто иной как Мерлин, заявивший Утеру: «Луч, протянувшийся к галльскому побережью, возвещает, что у тебя будет наделенный величайшим могуществом сын, господству коего подчинятся все королевства, которые он возьмет под свою руку. Что до второго луча, то обозначает он дочь твою, сыновья и внуки которой будут друг за другом властителями Британии». Понятно, что первая часть пророчества относится к Артуру, а вторая — к потомкам его мифической сестры Элейны, от которой хитроумный Гальфрид произвел нормандских королей Англии, сделав их тем самым законными наследниками Амброзия и Артура».
В произведении Гальфрида вообще много откровенной фантастики: «Гальфрид начинает свое сочинение с правления легендарного Брута Троянского и заканчивает 689 годом, когда умер последний «король бриттов» Кадвалладр (на самом деле правитель Гвинедда), предоставив писать о дальнейших событиях своим современникам — Уильяму Малмсберийскому и валлийскому агиографу Карадоку Лланкарванскому. При этом почти четверть книги посвящена правлению Артура, который предстает не кельтским военным вождем или командором рыцарского ордена, а наследником блестящей череды монархов, тянущейся от легендарного Брута Троянского. Высокопоставленные покровители оксфордского клирика могли быть довольны — одним махом он удлинил историю Британского королевства до самых дальних границ прошлого, уравняв ее в правах с историей Греции и Рима».
Гальфридовский извод артуровского мифа стал особенно востребован в эпоху Генриха II Плантагенета — сына Матильды, взошедшего на английский трон в 1154 года. Генрих II являлся не только королём Англии, но также и герцогом Нормандии, графом Анжу и Мэна, по браку с Алиенорой Аквитанской стал герцогом Аквитании, в 1158 году получил от Папы Римского Адриана IV (англичанина Николаса Брейкспира) буллу на завоевание Ирландии; историки даже говорят об «Анжуйской империи» Генриха. Дочери Генриха II вышли замуж за знатнейших женихов своего времени — Матильда за Генриха Льва, герцога Баварии и Саксонии, Алиенора – за короля Кастилии Альфонсо VIII, а Иоанна — за короля Сицилии Вильгельма II Доброго, что служило не только династическим, но и политическим интересам Генриха, распространяя его влияние. Естественно, Генриху II не могла не импонировать легенда о всеевропейской империи Артура. Он — ни много ни мало — «обнаружил» останки Артура, его жены Гвиневеры и его племянника Мордреда:
«Генрих всерьез планировал воскресить не только память об Артуре, но и его мифическую империю. Первым шагом стало присвоение имени Артура внуку короля, родившемуся в 1187 году — будущему герцогу Бретани. Правда, сам Генрих вскоре умер, но братия Гластонбери во главе с аббатом Генри де Сюлли смотрела далеко в будущее. И вот в начале 1191 года двое монахов, копая могилу для умершего брата, якобы случайно наткнулись на глубине 16 футов (5 м) на древнее захоронение. Историк XIII века Джон из Маргэма в своей хронике процитировал письмо, отправленное монахами Гластонбери в другие обители сразу после открытия гробницы. По его утверждению, было найдено целых три гроба, один над другим. В первом лежала женщина с хорошо сохранившимися белокурыми волосами, во втором мужчина, а в третьем — еще один мужской скелет с костями впечатляющих размеров. На гробе гиганта был укреплен свинцовый крест с надписью: «Здесь покоится прославленный король Артур, погребенный на острове Авалон» (Hie iacet sepultus inclitus rex Arturus in insula Avellania). Джон сделал вывод, что «первый гроб заключал в себе тело Гвиневеры, жены Артура, во втором находились останки Мордреда, его племянника, в третьем же останки вышеуказанного принца». В дальнейшем Мордред куда-то исчез; все последующие авторы упоминали только один гроб <…> Это Генрих дал монахам точное указание, что под землей, на глубине по крайней мере шестнадцати футов, они найдут тело, и не в каменной гробнице, а в выдолбленном стволе дуба. И тело оказалось лежащим именно там».
«Обнаружение» тела Артура было нужно английской монархии не только для обоснования своих имперских притязаний, но и для борьбы с существующими среди кельтских народов (например, среди валлийцев — но, как мы увидим далее, не только среди них) легендами о том, что король Артур на самом деле жив, находится на острове Авалон, когда-нибудь вернётся и возродит владычество бриттов над Британскими островами: «[английский историк] Гиральд Камбрийский, стремившийся развеять надежды бриттов на возвращение Артура, сделал все для рационализации легенды. По его мнению, Авалон был всего лишь прежним названием Гластонбери, а фея Моргана — римской матроной, которая заботилась о раненом короле перед его смертью». «Похоронить» Артура в Гластонберийском монастыре было важно потому, что это означало похороны надежд бриттов на освобождение из-под английского владычества (при Генрихе II англо-нормандская аристократия вела активную завоевательную политику в Уэльсе).
Тем более что к артуровскому мифу в антианглийских целях обращались и противники Генриха II среди бриттов и на континенте: “Около 1168 года был написан, также на латыни, политический памфлет «Нормандский дракон» (Draco Normannicus), направленный против Генриха II Английского, пытавшегося прибрать к рукам Бретань. Автор, бретонский клирик Этьен из Руана, пишет письмо королю от лица Артура, живущего якобы среди антиподов — жителей другой стороны Земли, которая в средние века почти приравнивалась к загробному царству. Если Генрих не оставит в покое Бретань, Артур угрожал напасть на него с огромной антиподской армией. Это сатирическое сочинение прямо ссылалось на Гальфрида (Монмута) как на источник информации, но лишний раз демонстрировало широкую популярность короля в кельтской среде — «если же он придет, вся Малая Британия и Корнубия выступят в его поддержку»”. Видимо, внук Генриха II, сын его сына Жоффруа (или Джеффри), ставший герцогом Бретани, получил имя «Артур» далеко не случайно – владыка Бретани чужеземного происхождения должен был носить имя в честь великого владыки бриттов.
Стоит отметить, что средневековые люди были не глупее нас — уже в XII веке нашлись историки, поставившие существование выдуманной Гальфридом всеевропейской империи Артура под сомнение: «Самый известный критик Гальфрида — его младший современник английский историк Уильям Ньюбургский посвящает в конце XII в. несколько едких строк пролога своей хроники Historia rerum Anglicarum «Истории королей Британии» и ее сочинителю. Подход Уильяма к созданию нортумбрийской «модели» английской истории можно было бы назвать «научным» и «критическим». В начале своего труда он, как и Гальфрид, вспоминает Беду и Гильду, славных историков, честность и правдивость которых «вполне доказана» (Ньюбургский, 2010: 111), однако сетует на то, что «в наше время появился некий автор, ради заглаживания позора бриттов насочинявший о них смехотворных вымыслов и в бесстыдной лживости вознесший их гораздо выше доблестных македонян и римлян» (там же). Следующий фрагмент, благодаря которому мы узнаем, как понимает историю Уильям Ньюбургский, также содержит замечания автора о том, что Гальфриду было дано прозвище Артур, «ибо рассказы об Артуре, частично собранные им среди древних преданий бриттов, частично придуманные им самим, скрасил латинским языком, дабы им можно было приписать благородное имя истории» (там же). Итак, под историей Уильям понимает правдивое повествование на латинском языке и противопоставляет пустые вымыслы (fabularum vanitatem) истинной истории, следуя в этом за античной риторической традицией: «Всякий, кто хоть немного знаком с древней историей, решив почитать книгу, которую Гальфрид называет „Историей бриттов“, не усомнится, что все в ней — бесстыжая и дерзкая ложь. Ибо только тот, кто не изучал истинную историю, безразлично допускает пустые вымыслы» (там же: 112) <…>
Упоминая описание придворного праздника, Уильям уличает Гальфрида Монмутского в еще одной исторической ошибке: «Затем Гальфрид с триумфом возвращает Артура в Британию, где он с подвластными ему королями и князьями устраивает славный праздник, на котором присутствуют три архиепископа бриттов, а именно — Лондона, Карлиона и Йорка, — только вот у бриттов никогда не было ни одного архиепископа» (там же: 114). Следующий аргумент — апелляция к многочисленным историкам, которые ни разу не упомянули короля Артура в своих сочинениях: «...каким образом древние историографы, для которых важнейшей заботой было не упустить ничего достопамятного и которые, как мы знаем, сохраняли ради памяти даже незначительное, могли обойти молчанием несравненного мужа и его невообразимые деяния? Почему, спрашиваю, умолчали они о правителе Британии Артуре, превзошедшем Александра Великого, и его деяниях?..» (там же: 115)».
Впрочем, вполне возможно, что Уильямом Ньюбургским двигало далеко не только благородное стремление к исторической правде, но и стремление опровергнуть вышеупомянутую бриттскую легенду о возвращении Артура, потенциально угрожающую английскому владычеству в Британии: “Еще одна причина описания Гальфридом славных подвигов и деяний Артура, по мнению Уильяма Ньюбургского, — страх перед бриттами: «И из-за страха перед бриттами он не осмелился сказать, что Артур умер, и глупые бритты действительно до сих пор ждут его прихода» (Ньюбургский, 2010: 115)”.
Позднее английским королям приходилось и культивировать легенду о великом короле Артуре (и маге Мерлине, его придворном, приписываемые которому пророчества опубликовал Гальфрид), и, одновременно, бороться с ней: «Особенно рьяно с независимостью Уэльса боролся Эдуард I — по иронии судьбы, большой поклонник артуровских легенд, называвший себя Arthurus Redivivus (возвратившимся Артуром). Напомним, что именно этот монарх в 1278 году провел торжественное перезахоронение мнимых останков Артура в Гластонбери; это случилось сразу после того, как последний король Гвинедда Ллевелин ап Гриффид был вынужден признать свою зависимость от британской короны. Зримое доказательство смерти «короля прошлого и грядущего» должно было покончить с надеждами бриттов на его возвращение. Покорение Уэльса завершилось в 1282 году, когда восставший Ллевелин погиб, попав в засаду. Его брат Давид, пытавшийся продолжить партизанскую войну, в следующем году был схвачен и казнен; его голову в венке из плюща (символа измены) выставили на Лондонском мосту — в ответ на приписанное Мерлину пророчество о том, что король бриттов будет когда-нибудь коронован в Лондоне». В то же время: «Имя Артура неоднократно использовалось им в политических целях — например, в 1301 году в письме к папе Бонифацию VIII он оправдывал будущее завоевание Шотландии цитатами из Гальфрида, говорящими, что шотландские земли принадлежали Артуру».
Но не стоит думать, что образ Артура культивировался английскими монархами в чисто прагматических целях, для обоснования господства над другими странами. Образ короля Артура и прославленного рыцарства его эпохи использовался ещё и для развития рыцарской придворной культуры: «самым восторженным поклонником артуровских легенд был Эдуард III, правивший в 1327—1377 годах. После посещения Гластонбери, он попытался воссоздать орден Круглого Стола, приказав в 1345 году изготовить для этой цели громадный дубовый стол — тот самый, что восхищает сегодня туристов в Винчестере. При этом Круглый Стол планировалось поместить в Виндзоре, где, по мнению короля, установил его сам Артур». Напомню, что именно Эдуард III в 1348 году учредил знаменитый Орден Подвязки, существующий и по сей день.
В начале XV века артуровский миф и в целом выдуманная Гальфридом древняя история Британии активно использовался валлийскими повстанцами под руководством Оуайна Глиндура, боровшимися за независимость Уэльса от Англии: “Овайн отправил посольство к шотландскому королевскому двору и ирландским лордам, демонстрируя национальные претензии (Chronicon Adae de Usk. P. 239). Адам из Аска приводит текст писем Овайна, перехваченных англичанами. В письме, адресованном королю Шотландии, Овайн ссылается на общее происхождение от Брута (согласно «Истории бриттов» Гальфрида Монмутского, короли Шотландии вели свое происхождение от сына Брута Альбанакта, а правители Уэльса — от Камбра) и пророчество, предвещающее союз и освобождение от ига саксов (Chronicon Adae de Usk, 1904, р. 240) <…>
В центре валлийской политической мифологии находится надежда на освобождение бриттов от ига саксов. Во все времена эта надежда персонифицировалась: ожидание освобождения было ожиданием освободителя. Но освободителем мог стать лишь «сын пророчества», тот, чьи претензии на корону Артура были бы законны, т.е. потомок древней династии <…>
Глендур с первых дней восстания демонстрирует свою приверженность национальной идеологии. Духом древних предсказаний проникнуты письма Овайна. Наиболее интересным является его обращение к Роберту Шотландскому: «Доблестный лорд и державный кузен. ... Брут, Ваш и мой благородный предок был первым коронованным королем королевства Англия, которое раньше называлось Великая Британия. У Брута было три сына, а именно Альбанакт, Локрин и Камбр. От этого Альбанакта Вы ведете свое происхождение. Потомки Камбра правили вплоть до Кадваладра, который был последним коронованным королем моего народа и от которого я, Ваш кузен, веду свое происхождение; после смерти Кадваладра, я и мои предки и весь мой народ находятся под гнетом моих и Ваших смертельных врагов саксов. Пророчества говорят, что от этого гнета их буду должен освободить я, с Вашей помощью» (Chronicon Adae de Usk, 1904, р. 240). Без сомнения, Овайн Глендур сам ощущал себя «сыном пророчества»” (“«Принц Уэльсский» Овайн Глендур, М.Е. Лошкарева).
Интересно, что английский драматург XVI века Уильям Шекспир в своей пьесе «Генрих IV», описывающую борьбу английской короны с Глиндуром, даёт — причем устами его союзника, мятежного английского барона Генри Перси, также известного как Генри Хотспур («Горячая Шпора») — максимально издевательское описание Глиндура, в котором весьма злобно издевается и над артуровским (точнее, в данном случае — мерлиновским) мифом в его валлийском изводе, изображая его едва ли не откровенной дьявольщиной. Хотспур характеризует Оуайна Глиндура следующим образом:
…меня он злит
Рассказами о муравье и мыши,
О предсказаньях мудреца Мерлина,
О злом драконе и бесхвостой рыбе,
Бескрылом грифе и больном орле.
О спящем льве и крадущейся кошке
И столько мелет всякой чепухи,
Что голова закружится. Послушай,
Вчера не меньше девяти часов
Перечислял мне имена чертей,
Ему подвластных.
То есть мы имеем дело со своеобразной деконструкцией (невыгодных для англичан) элементов артуровского мифа, преследующей политические цели. Впрочем, занимались этим далеко не только англичане, но и их враги (например, шотландцы, прославлявшие Мордреда, племянника Артура) — см. Эрлихмана: «В шотландских преданиях он вообще превращается в законного претендента на трон, выступившего против жестокого узурпатора Артура. Это легко объяснить: Джон Фордун и другие шотландские хронисты считали Лота и его детей — Гавейна и Мордреда, — своими земляками и «болели» за них. При этом к изменнице Гвиневере они относятся без всякого сочувствия. Гектор Боэций в «Шотландской истории» (1527) повествует, как королеву по приказу мужа разорвали дикими лошадьми. Сам Артур в этом сочинении изображен пьяницей, развратником и лжецом — пообещав сделать Мордреда своим наследником, он нарушил обещание, тем самым спровоцировав принца на мятеж».
Точно также и противники Англии использовали элементы артуровского мифа вроде «пророчеств Мерлина» с целью антианглийской пропаганды — см. сочинённую поэтессой Кристиной Пизанской «Песнь о Жанне», посвящённую Жанне д’Арк:
То Деве на роду исполнить назначалось.
Пятьсот уж полных лет пророчили о сём.
Сивилла, Беда и Мерлин о том вещали,
Как дева непорочная покончит там со злом,
Где блудной женщины порочное начало
В бой Дева знамя понесет в доспехе боевом,
Войска возглавит, не страшась врага нимало.
И Францию она спасет, свой милый дом.
Между тем: «несколько ранее появления Жанны во Франции стало упорно распространяться т.н. «пророчество Мерлина». Его содержание сводилось к тому, что «королевство, загубленное женщиной (в некоторых вариантах добавлялось «распутной женщиной»), т. е. королевой Изабеллой Баварской, подписавшей капитулянтский договор, уступавший Францию англичанам в обход законного наследника) спасено будет невинной девушкой с Лотарингской границы». В настоящее время полагается, что его распространению поспособствовала теща Карла — Иоланда Арагонская, одной из первых осведомленная о появлении Жанны через своего сына — Рене, наследника Барского герцогства. Известно, что Иоланда сумела организовать обширную шпионскую сеть, основу которой составляли многочисленные монахи-францисканцы и монахини-клариссинки, а также огромное количество мирян-«терциариев», снабжавших королеву самой свежей информацией, и распространявших по ее приказу необходимые «новости». Предполагается, что подобным образом дальновидная Иоланда психологически подготавливала народ и армию к явлению освободительницы».
В Англии артуровский миф пережил новое рождение, достигнув, пожалуй, своего апогея, при династии Тюдоров, чей основатель, Генрих VII Тюдор, взошел на трон в 1485 году, разгромив последнего короля из Йоркской династии — Ричарда III — в битве при Босуорте. Хотя его матерью была Маргарита Бофорт, связанная с династией Ланкастеров, а сам он женился на дочери короля Эдуарда IV Елизавете Йоркской, права Генриха VII на трон и в целом его связь с династией Плантагенетов оставались довольно сомнительны. Род Тюдоров имел валлийское происхождение — и тюдоровская эпоха закономерно обратилась к образу популярного в Уэльсе (как, впрочем, и в Англии) Артура (в частности, именно в 1485 году, в год восшествия на трон Генриха VII, была опубликована книга уже покойного Томаса Мэлори «Смерть Артура», позднее неоднократно издававшаяся). Старшего сына Генриха VII — умершего, так и не успев занять английский трон — звали Артуром (подходящее имя для человека, носившего титул принца Уэльсского!); позднее к артуровскому мифу обращалась и сменившая Тюдоров шотландская династия Стюартов:
«Использование легенды о короле Артуре для того, чтобы укрепить права на трон, практиковалось в Англии и много позже. Собственно говоря, на нее опирались и непосредственные предшественники королевы Елизаветы. Ее дед, Генрих VII, пришел к власти, как известно, в результате победы над Ричардом III Йорком. Он обосновал свои притязания на престол не только тем, что принадлежал к Ланкастерам по рождению и к Йоркам в результате брака, но и тем, что его дальним предком был король Артур.
Согласно легенде, изложенной в конце "Истории бриттов" Гальфрида Монмутского, последнего короля бриттов, Кадваладера, посетило видение, в котором ангел поведал ему, что его династия лишится трона, который обретет вновь после длительного периода правления саксонских и норманнских королей. Генрих Тюдор считал себя потомком Кадваладера; на коронацию он явился из Уэльса под древним знаменем с изображением красного дракона и взошел на трон, как удачно сформулировала Роберта Бринкли, "именем древних британцев".
Образ короля Артура и связанные с ним легенды широко использовались первыми Тюдорами в пропагандистских целях и при организации всевозможных увеселений. Генрих VIII, например, "регулярно сражался на турнирах, являя собой новое воплощение легендарного Артура, сплотившего весь цвет английского рыцарства"4. Как всегда, в Британии особый акцент на связь с королем Артуром делался при смене династии. Яков I Стюарт возводил свое происхождение к легендарному королю не только через Тюдоров (его прабабка Маргарита Тюдор была дочерью Генриха VII), но и через Стюартов.
Прослеживая свою генеалогию, Яков, как и его предшественники Тюдоры, исходил из "Истории бриттов" Гальфрида Монмутского и исторических сочинений своего времени. Гальфрид завершил свой труд упоминанием того, что "гордый народ" (бритты), "погрязнув в невежестве... стали называть себя не бриттами, а валлийцами"5 (пер. А. С. Бобовича), что позволяло всем валлийским (т. е. шотландским, уэльским, корнуэльским) владыкам считать себя потомками короля Артура» (М.К. Попова, «Культура елизаветинской Англии»).
Как отмечает М.К. Попова, артуровский миф был востребован и при дворе королевы Елизаветы I, причем имел, как и при Эдуарде III, не только узко-политический, но и культурный (придворный) подтекст: «Созвучными елизаветинскому веку оказались и идеи куртуазии, придворного служения даме, которые занимали важное место в "кретьеновской" разработке легенды об Артуре. Кэтрин Бэйтс, посвятившая специальное исследование проблемам елизаветинского двора, отмечала, что слово courtship приобретало применительно к нему особое звучание, основанное на взаимопроникновении двух его смыслов - "ухаживания" и "бытия придворным". Красочный мир кельтских легенд с его культом любви, приключений и жаждой славы очень подходил для передачи сущности и специфики жизни двора, в котором царила королева-девственница и многие члены которого были весьма предприимчивыми авантюристами, а также для постановки этических проблем».
Артуровский миф оказал мощнейшее влияние на такое знаменитое произведение елизаветинской эпохи, как «Королева фей» Эдмунда Спенсера, вышедшее в 1593-1596 годах. Во-первых, в нём появляется сам Артур — ещё не король, а доблестный рыцарь, не говоря уж о том, что сюжет вращается вокруг подвигов рыцарей, служащих Королеве Фей Глориане (аллегория Елизаветы I), напоминая тем самым Артуриану; идеальное королевство эльфов и фей соотносится с артуровской Британией, а они оба представляют своего рода идеальную модель Англии: «Мир фей у Спенсера является проекцией романного мира, мира артуровских легенд. Артур также является персонажем «Королевы фей». В одном из эпизодов поэмы в руки Артура и эльфийского рыцаря сэра Гийона попадают хроники Британии и королевства фейри, соответственно <…> Заметную роль в системе персонажей «Королевы фей» играет легендарный Артур, вокруг двора которого разворачивается сюжет множества рыцарских романов. В «Королеве фей» Артур является сквозным персонажем, связывающим действие всех книг поэмы. Он изображен до восшествия на престол, еще принцем, не знающим о своей судьбе. Традиционная для рыцарских романов структура «Артур — рыцари Круглого стола» в поэме трансформируется, и в центре вместо Артура оказывается Глориана, альтер-эго королевы Елизаветы. Соответственно, мотив вассальной преданности королю смешивается с мотивом служения прекрасной даме» (Ю.Н. Никитенко, «Историко-политическая аллегория в «Королеве фей» Э. Спенсера).
В «Королеве фей» ещё более ярко, чем в Артуриане, выражен мотив прославления могущества Англии как государства и его высших лиц; по сути, «Королева фей» является ещё и патриотической аллегорией. Как отмечает А.К. Дживелегов в «Поэзии английского Возрождения»: «Уже давно известно, что некоторые герои и героини Спенсера созданы для прославления живых людей, и прежде всего Елизаветы. Об этом сам поэт упоминает в том же письме к Ролею. Елизавета послужила образцом для целого ряда героинь. Она у Спенсера многолика, почти вездесуща. Она — Глориана, королева фей, она — целомудренная Бельфеба, она — доблестная Бритомартис, она — Марсилла. Многие лица из ее окружения под разными именами действуют в поэме: граф Лейстер — король Артур, сэр Вальтер Ролей — Тимиас, лорд Грей — Артегал, адмирал Говард — Маринель. Образ могущественной колдуньи Дуэссы без всяких объяснений оказался до такой степени похож на Марию Стюарт, что сын ее, Яков VI Шотландский, направил лорду Берли по этому поводу дипломатическую ноту. Есть образы сатирические и карикатурные: король Филипп Испанский — Герионео; герцог Анжуйский, один из неудачных женихов стареющей Елизаветы, — Брагадоккио. Подлинные черты этих живых людей иногда бросаются в глаза».
Таким образом, на протяжении истории Средневековья и раннего Нового Времени артуровский миф играл важную политическую роль. Во-первых, он использовался (в том числе — и посредством, в той или иной степени, деконструкции) как для прославления английского государства и оправдания его имперских притязаний (родившись из оправдания нормандского завоевания старой, англосаксонской Англии), так и представителями кельтских народов для оправдания освободительной борьбы против английского владычества. Во-вторых, созданный Гальфридом Монмутским образ Мерлина как великого пророка также использовался в политических целях — и не только валлийскими повстанцами, но и французами во время Столетней войны. Наконец, образ Артура и его блистательного рыцарства играл важную роль в развитии придворной куртуазной культуры, подчеркивающей величие и блеск королевского двора.
Автор — Семён Фридман, «XX2 ВЕК».
Вам также может быть интересно: